Тамплиеры и другие тайные общества Средневековья - страница 20

, исмаилитом по имени Эмир Дареб, с которым нас сплотили тесные узы дружбы. Я придерживался мнения, что принципы исмаилитов имели много схожего с учениями философов и что правитель Египта был принят в их общину. Поэтому, как только Эмир начинал говорить что-либо в поддержку этого учения, я вступал с ним в спор, и множество противоречий по вопросам веры возникло в результате между ним и мной. Я не уступал ни в чем, что Эмир говорил, хуля нашу веру, тем не менее все это оставило глубокий след в моем сознании. Между тем мои пути с Эмиром разошлись, и я впал в крайне болезненное состояние, в котором я бранил самого себя, говоря, что несомненно учение исмаилитов является правильным и что только из-за своего упрямства я не пришел к нему, а теперь, если смерть настигнет меня (избави меня Бог от этого!), я умру, не постигнув истины. Со временем я оправился от этой болезни, и теперь встретил другого исмаилита по имени Абу Нейм Зарай, которого я попросил раскрыть мне истину их учения. Абу Нейм объяснил мне ее наиподробнейшим образом так, что я смог проникнуть достаточно глубоко в ее суть. В конце концов я встретил дая по имени Мумин, которому шейх Абд аль-Мелик (Слуга Господа) бен-Атташ, руководитель иракской общины, позволил выполнять эту роль. Я стал умолять его принять от меня клятву верности (именем халифа Фатимида), но он поначалу отказался сделать это, поскольку я был более высокого положения, чем он. Однако после того, как я надавил на него вне всяких мер, он уступил и дал согласие. Теперь, когда шейх Абд аль-Мелик приехал в Рей и нас познакомили друг с другом, мое поведение очень порадовало его, и он пожаловал мне звание дая. Шейх молвил мне:

– Ты должен идти в Египет и разделить счастье служения имаму Мостандеру.

Когда шейх Абд аль-Мелик уехал из Рея в Исфахан, я направился в Египет»[24].

В изложении своих мыслей и ощущений Хасаном Сабахом есть нечто крайне интересное, особенно если учесть, что речь идет о человеке, который впоследствии создал общество ассасинов, на длительное время ставшее бичом Востока. Здесь, с его собственных слов, он видится человеком, трепещущим от мысли, что может умереть, не обратившись в истинную веру, между тем позже, если доверять восточным историкам, он пришел к убеждению, что любые деяния человека остаются без последствий. К сожалению, подобный отход от добродетели к пороку происходил столь часто, что позволяет усомниться, имело ли место нечто подобное в случае с Хасаном Сабахом. Эта история наводит еще и на другие размышления: есть ли что-нибудь более абсурдное, чем вопросы, по которым мусульмане раскололись на разные секты? И еще: до каких глубин задействовалось при этом сознание и искренне ли принимались и отстаивались эти убеждения? Не похоже ли это в определенной степени на расхождения среди христиан, которые разъединены на части не по существенным догматическим вопросам своей религии, а по вполне второстепенным моментам?

Хасан по прибытии в Египет, куда слава о нем добралась раньше, был принят со всеми проявлениями почета. Его известные таланты, а также сведения о высоком расположении и уважении, какими он пользовался при дворе Малек-Шаха, позволили халифу считать его самым ценным приобретением для дела исмаилитов, поэтому не было стеснения в средствах для ублажения и потакания гостю. У ворот его встречали дай-аль-доат, шериф Тахер Касвини и несколько других высокопоставленных особ. Влиятельные государственные и придворные особы ожидали его, как только он вступил в Каир, где халиф предоставил ему удобное жилище и обеспечил его почетом и другими знаками своего расположения. Однако халифы-Фатимиды привыкли жить настолько изолированно, что в течение восемнадцати месяцев, которые, как утверждается, Хасан провел в Каире, он ни разу не видел Мостансера, притом что монарх всегда демонстрировал всяческое внимание к нему и не говорил о нем иначе, как с высочайшим одобрением.