—Давай, мне очень интересно.
Я улыбаюсь младшему брату и снимаю темную обувь. Матвей убегает в комнату, а в коридоре появляется бабушка.
—Как дела, внучка? Как все прошло? Тебя приняли?
Пока я вешала джинсовку на темный крючок обшарпанного шкафа, бабушка сложила ладони вместе и поднесла их к подбородку. Ее голова замотана в белый цветастый платок, из которого торчат седые пряди волос. На ней ее любимый изношенный голубой халат, а на ногах темные шерстяные носки собственного вязания.
—Да, бабуль, меня взяли, — я начинаю улыбаться. Бабушка с громким выдохом опускает напряженные плечи и начинает улыбаться, отчего морщинок на ее лице становится больше. — Ты больше можешь не переживать. Теперь у нас будут деньги.
—Смотри, Адель, смотри! Красиво?
В комнату вбегает босоногий Матвейка и протягивает мне тоненькую тетрадку. Я открываю ее и вижу множество корявых букв, который мой братик усердно выводил и пытался соединить в слова.
—Как красиво, Матвей! У тебя так здорово получилось! Ты такой умничка, — я поднимаю брата на руки и начинаю целовать в пухлые щеки. Матвей начинает хохотать, а бабушка делает ему замечание, что он опять снял носки. Я заставляю младшего брата все-таки надеть носочки и мы все вместе идем на кухню.
—Как я люблю твои пирожки с яблоком, Ба! — я сажусь за стол и подгибаю край порванной скатерти. Мысленно делаю себе напоминание, что с первой зарплатой нужно обновить все на кухне: заменить сколотые чашки, отдать тюль в химчистку, купить новую скатерть.
—Поверить не могу, что тебя взяли, Адель! Там правда так хорошо платят?
—Говорят, что да. По крайней мере больше, чем если бы я продолжала варить кофе в кафе через улицу.
—Но работа официанткой, такой изнурительный труд! Я буду переживать за тебя. Антонина говорит, что к ее внучке приставали пьяный мужчины, когда та работала в баре. Вдруг с тобой случиться ужасные вещи, Адель! Твоя безопасность не стоит никаких денег!
Анна Александровна, моя бабушка, разворачивается и ставит на стол тарелку, доверху наполненную выпечкой. Ее усталые и грустные глаза наполняются слезами, а морщинистый подбородок начинает подрагивать.
Как сказать человеку, который сорок лет проработал учителем русского языка, что ее внучка будет танцевать на пилоне перед богатыми мужиками? Никак. Поэтому я и выдумала миф о несуществующей работе официантки. Пусть будет думать, что я лишь разношу подносы с едой, а не показываю свое тело за деньги.
—Бабуль, перестань. Ничего со мной не случится. Это хорошее заведение, в котором есть охрана. Тебе не о чем беспокоится. Ты же знаешь, как много времени и сил уходило на утреннюю работу в кофейне, а по вечерам на собирание цветов в местном цветочном магазине. А здесь график удобный, к тому же, в ночную смену платят больше.
—Ой, девочка моя, ты не должна работать на износ в свои прекрасные годы. Прости меня, что тебе приходится жертвовать своей юностью, — каждый раз, когда бабушка видела, как я приходила с очередной изнуряющей смены, валилась с ног и засыпала на ходу, она начинала громко плакать и извиняться передо мной. — Я такая старая стала, что даже выйти в магазин мне стало не под силу. А сколько денег уходит на мои лекарства? Ну разве прокормишь вас с Матвейкой на мою крохотную пенсию?
Я подхожу к сгорбившейся тонюсенькой фигурки бабушки и накрываю ее плечи своими ладонями, прижимаясь щекой к ее голове. В нос проникает знакомый запах мыла, выпечки и благородной старости. Матвей, который все это время внимательно нас слушал, быстро пережевывает откусанный кусок пирожка, и подбегает к нам, накрывая своими маленькими ручками наши тела. Бабушка начинает улыбаться и кладет свою сморщенную ладонь поверх наших рук.
