– Вика, какие приколы? Ты – насекомое в сачке, вот кто ты! Эта история для тебя – пропасть, детка. Просто промолчи, не говори никому, что помнишь прошлое!
Перед глазами возникает картинка, где крохотная бабочка залетает в бутылку и судорожно трепещет за стеклом. Обламывает крылья о стенки сосуда, тщетно пытаясь найти выход. Грубая мужская рука закрывает крышкой последний выход и, как трофей, ставит «тюрьму» на полочку.
Отряхиваюсь от видения.
Я от воспоминаний об аварии еще не отошла, не хватает только новых чудес. Закипаю и придавливаю хлыща к стене, подперев локтем его костлявую шею. Он закатывает в ужасе глаза, подернутые сеточкой лопнувших сосудов.
– Говори все, что знаешь! – не ожидаю от себя такого, но контроль не могу вернуть. Слишком все достало.
– Отпусти, – шипит парниша и снова брызжет слюной. Он напоминает мне Кощея Бессмертного. Именно тот случай, когда с виду слабый старичок оказывается настоящим монстром.
– Откуда ты меня знаешь? И что еще за история?
– Не признавайся – это все, что я могу тебе сказать! А теперь отпусти-и-и, – он почти умоляет. Я сжимаю пальцами его рубашку в клеточку и мне кажется, что ткань сейчас рассыплется: такая она грязная и трухлявая. Чувствую новый прилив гнева.
– Говори, а то придушу! – зажимаю сильнее, придавив до хруста выпирающий кадык. Из глотки Кощея вырывается хрип. Мне неприятно, морщусь от его несвежего дыхания.
– Пусти, дура! – кричит он надорвано и вертится. Но я на пике яростного порыва не могу остыть. Мне он неприятен, особенно его слюна на моем лице.
– Кто ты? Быстро говори!
Пацан вдруг изворачивается и бьет коленом мне под грудь – прямо по швам. Глаза застилает тьмой. Скручиваюсь от боли, припадая на колено, а когда прихожу в себя хлыща и след простыл.
Накрывает волной паники: мне нужен воздух!
Сбегаю вниз по лестнице и распахиваю дверь на улицу. Теплый ветер захватывает волосы, и они летят куда-то за спину, будто крылья. Прислоняюсь к кирпичной стене и не могу остановить учащенное дыхание. Что-то не так. Что-то не так, ЧТО-ТО не ТАК!
Ломать комедию дальше у меня нет сил. Терпеть присутствие мужика в своей постели – это перебор, пусть лучше отправят меня…
– Виктория?
Оборачиваюсь на мужской голос.
Кожаная папка в руках, седые волосы, серые глаза из-под густых белесых бровей. Пестов – следователь.
– Здравствуйте, – проговариваю с трудом. Дыхание все еще не выровнялось, и руки ходят ходуном. Прячу их за спиной.
– Вышла подышать?
Киваю.
– Отлично. Пойдем присядем, как раз и поговорим.
Мужчина показывает на аллею, где под каштанами прячется несколько скамеек.
Иду. Солнечное сплетение все еще ноет от удара, между ребрами будто застряла стрела, хорошо хоть не Амура. Осматриваюсь и незаметно щупаю себя: на первый взгляд, все в порядке. Видимо, Кощей ударил ниже, по желудку. Но было жутко больно. До сих пор внутренности словно камнями набиты.
Я уже не знаю, что говорить, как себя вести, чтобы выпутаться из этой нелепицы с привкусом крови, ведь все это так неправильно!
– Принес твои вещи, вернее то, что от них осталось после… ну, ты понимаешь, – Николай Владимирович достает из папки небольшой сверток в коричневой бумаге. Она мне напоминает пергамент для выпечки. Я беру упаковку, но вдруг цепляюсь взглядом за шрам на шее следователя: длинный, без единого рубца, ровный, от уха и заканчивающийся у основания плеча. Сейчас при дневном свете он похож на застрявшую под кожей нить для вязания.
