Танго в стране карнавала - страница 33

Лапа. Прекрасная, блестящая и ужасная. Всего-то сорок два акра, а сколько здесь заблудших душ – ее рабов и изгнанников, мошенников-malandro и поэтов, шлюх, сутенеров и постоянных клиентов. Для богемы Лапа то же, что высокой очистки героин для наркомана, – чистая волна неразбавленного наслаждения. Лапа никому не отказывает, никого не отвергает, и в ответ ей под ноги бросают то, что имеют: наследства, семьи, талант, а подчас – когда уже катятся под откос – и самоуважение. Интеллектуалов она превращает в невнятно бормочущих пьянчуг, достойных женщин – в продажных шлюх, ее сточные канавы устланы разлагающимися душами гениальных музыкантов.

Одних Лапа привлекала и удерживала наркотиками, других – музыкой, очень многих – доступным сексом. Но меня влекло другое – непредсказуемость и неповторимость каждого дня. Ежедневно я спускалась в Лапу с высот Санта-Терезы и, даже еще не добравшись до ее мощеного ложа, но издали ощутив запах щедро политых мочой булыжников, чувствовала, как колотится сердце. Я никогда не знала, на что наткнусь, что ожидает меня сегодня: кулачный бой между двумя женщинами, то же между женщиной и мужчиной, играющий посреди улицы оркестр, политическая демонстрация, репетиция карнавала, охота полиции на трансвеститов, а может, вообще ничего – или, скажем, только парочка старых музыкантов на перекрестке. Я подсела на непредсказуемость, как на наркотик.

Наши с Уинстоном отношения развивались здесь же, в широко раскрытых объятиях Лапы. Если Лапа была непредсказуема, то Уинстон – воплощенный хаос. У него не было ни мобильника, ни банковских карт – не было даже удостоверения личности. Он проводил у меня дома три дня, пропадал на пять, затем являлся в мини-платье с оборками и воланами, с макияжем на лице и бутылкой розового игристого вина.

– Собирайся-ка, мы уходим, – заявил Уинстон в один прекрасный день, бросая мне черное платье.

– Куда еще? – запротестовала я.

– В клуб, – пробормотал он невнятно, как пьяный.

– В какой? – Я уже начала хихикать.

– А шшшто ты имеешь против? – спросил он, притворяясь, будто сердится.

– Абсолютно ничего! – Я была в восторге. В конце концов, это же вовсе не моя жизнь. Это просто трехмесячная поездка в Южную Америку, и только-то.

Мы действительно вышли в тот вечер, сначала плотно пообедали за мой счет (Уинстон забыл бумажник), потом отправились в новый клуб самбы под названием «Демократикуш». За это платит он, сказал он. Ну, в общем, что-то вроде. Уинстон был знаком с парнем на входе, и тот пропустил нас за так.

Выпивка меня не пугала. Насторожилась я из-за зубов. Как-то утром Уинстон Черчилль явился к нам с зубной болью и сообщил, что ему необходимо ставить коронки на передние зубы. Густаво поспешно утащил меня в сторону и начал торопливо шептать:

– Только не протезирование зубов, Кармен. Ты покатишься по наклонной плоскости. Ты же молодая женщина. Тебе не следует оплачивать ему протезирование.

Бедняга Уинстон. Я одолжила ему пятьдесят реалов на лечение больного зуба, но это высветило кое-какие серьезные проблемы, касающиеся распределения доходов. В том, что в карманах у Уинстона свистел ветер, не было, конечно, его вины. Бразилия жутко бедная страна, и это касается большей части ее населения. Кроме того, разве меня не воспитывали в убеждении, что любовь выше денег? Что милосердие и сострадание важнее материальных благ? Что нужно делиться с неимущими? Я уж не говорю о том, что Уинстон, как ни крути, угрохал две недели на то, чтобы показать мне Рио, а мог бы в это время найти какую-нибудь работу. Меня разрывали сомнения, я реально чувствовала себя в долгу.