– Что, серьезное ранение? – спросил Алексей.
– Ничего страшного, товарищ младший лейтенант, – старательно выговаривая звание, ответила девушка. – Небольшой осколок рассек кожу на руке. Заживет быстро. А вы, товарищ боец, ежедневно приходите в санчасть на перевязку. В рану могла попасть грязь, и там разовьются колонии микробов. Это очень серьезно, нам врач на инструктаже рассказывал.
Боец опустил рукав на перевязанную руку и поднялся на ноги, смущенно глядя на подошедшего командира. Соколов разглядывал молодого кавказца с блестящими, как маслины, глазами и крепкими спортивными плечами.
– Как ваша фамилия, боец? – спросил он строго.
– Рядовой Омаев, товарищ командир! – бойко ответил боец с чуть заметным кавказским акцентом.
– Это вы сбили самолет из пулемета? Где так стрелять научились?
– В горах, товарищ командир, – с веселой гордостью ответил парень. – У нас так многие умеют.
– К нам откуда прибыли?
– Из учебной роты. А до этого из ансамбля песни и пляски.
– Вы еще и танцор? – удивился Соколов, чувствуя, что парень ему нравится своей удалью, бесшабашностью и жизнерадостностью. – Где танцевать научились? В кружок ходили до армии?
– Нет, в горах научился, товарищ командир, – показал весело белые зубы боец. – У нас так многие умеют.
– А радиотелеграфистов у вас в горах тоже много? – засмеялся Соколов, кивнув на танкистские эмблемы на петлицах бойца.
– Нет, товарищ командир. Вот это я один только в горах умею.
– Ну-ну! Вас уже назначили в экипаж, товарищ Омаев?
– Никак нет, товарищ младший лейтенант! Немцы помешали. Не вовремя прилетели. Я потому и на фронт выпросился, что мешают они. В горах сейчас красиво, только не поют, не танцуют. Женщины плачут, мужчины на фронт идут. Виноград поспевает, а тут немцы какие-то. Зачем? Вот и пошел, чтобы быстрее вернуть в горы песни и танцы.
– Хорошо, товарищ Омаев, я беру вас в свой экипаж.
Танки перегнали в расположение, и взвод занялся подготовкой машин. К вечеру Соколов убедился, что все работы завершаются, что цифры на бортах Коля Бочкин рисует правильно и довольно профессионально. Масло проверено, инструмент получен. Командиры двух других танков взвода, Саша Огольцов и Степан Никитин, были старослужащими и дело свое знали хорошо. Оставив за себя Логунова, Алексей отправился на доклад к комбату. Уже темнело, когда, пройдя через лесок, в котором стояли замаскированными три с лишним десятка машин отдельного танкового батальона, Соколов вышел к землянке комбата.
– Разрешите, товарищ капитан? – Откинув брезент у входа, младший лейтенант замер, приложив руку к пилотке.
– А, это ты, Соколов, – на секунду оторвав взгляд от карты, расстеленной на самодельном столе, комбат снова уставился в нее задумчивым взглядом. – Как дела во взводе? Готовишься?
– Так точно. Материальная часть получена, бойцы на довольствие поставлены, обедом и ужином накормлены. Сухой паек получен.
– Ну, хорошо, лейтенант, – пробормотал комбат. – Службу знаешь, в тебе я не сомневался. Все-таки танковая школа за плечами. Иди-ка сюда.
Соколов снял пилотку, пригладил свои светлые непослушные волосы и подошел к столу, где при свете коптилки, сделанной из сплющенной снарядной гильзы, комбат рассматривал карту. Заболодько взял со стола остро отточенный карандаш и стал показывать на карте:
– Смотри, вот линия обороны нашего корпуса. Сейчас пехота окапывается как бешеная, до утра должна зарыться по самые ноздри – только полный профиль, только с запасными позициями и ходами сообщения. На рассвете нас накроет авиация, это и к гадалке не ходи. На флангах к нам подойдут части, прикрывавшие отход корпуса. Все, что от них останется. А потом фашист ударит танками. Мы с тобой в резерве у комкора. Штаб корпуса перед нами в пятистах метрах. Где ударят фашисты?
