Лукерья-в-голове-перья притопнула костяной ногой. Кот, уменьшаясь на бегу, прыгнул к ней в табакерку и исчез. Повторно одураченный сфинкс проехал лапами по плитам и ретировался ни с чем. Пока пораженная Таня приходила в себя, старушка сунула ей в руки гребень и полотенце, захлопнула табакерку и неторопливо отошла.
Не успела Таня вернуться к Ваньке и Баб-Ягуну, к ней, запыхавшись, подскочила озабоченная Ягге.
– О чем с тобой Лукерья-в-голове-перья говорила? – зашептала она.
– Да ни о чем. Вначале о деде моем, потом полотенце и гребень подарила. А что, не надо было брать?
Ягге вздохнула. Тане показалось, что с облегчением.
– Да почему ж не надо? Недаром люди говорят: дают – бери, бьют – беги. Лукерья-то старуха не злая, вот только вещунья. Окромя нее таких вещуний в мире уж и не осталось. Как скажет, так и сбудется. Не вдоль, не поперек, а в самую сердцевину словом попадет! Ничего она тебе не говорила? Вспомни!
Таня честно задумалась.
– Да нет, вроде ничего такого… Ягге, а как она колдует без кольца, без заклинаний?
– А так и колдует. Все настоящие ведьмы только так и колдуют, из сердца… Кольцо-то да палочка волшебная, чай, для дураков делались. Где им, дуракам, сотни лет сердце развивать да доброту в себе копить – взяли палку, кольцо нацепили да пошли дрова ломать… Коли Лукерья тебе ничего не сказала, знать, оно к лучшему, – проговорила Ягге и отошла.
А у Тани в памяти, как всегда с опозданием, всплыли слова ведьмы. «Они тебе еще сгодятся!» – произнесла Лукерья, протягивая ей гребень и полотенце. Да только стоит ли считать это предсказанием? Может, старуха только хотела сказать, что гребнем она будет расчесывать волосы, да и полотенце тоже пригодится?
И не странной ли была история с котом, на которого сфинкс напал именно в ту минуту, когда она уже отказалась от подарка? Вот и ломай голову. Не жизнь, а сплошные загадки.
* * *
Вечером, когда довольные бабы-ёжки разъехались, во двор школы волшебников вышел Тарарах. Некоторое время питекантроп, покачиваясь, стоял посреди двора и двусмысленно щурился на луну, а потом, обращаясь к Большой Башне, потребовал:
– Тибидохс, Тибидохс, встань к лесу задом, ко мне передом!..
Каменная громада осталась неподвижной, однако впечатлительному Тарараху почудилось, что своды башни презрительно дрогнули, а тонкий, издали похожий на сломанную дужку от очков шпиль на крыше раздвоился.
– Эх ты! Какая ты после этого избушка! Ты ж целый избенций! – укоризненно сказал преподаватель ветеринарной магии и удалился, сильно кренясь назад.
Герман Дурнев выглянул в окно и передернулся от омерзения. Природа пребывала в полуденном мажоре и благоденствии. В воздухе кружился тополиный пух. По липким толевым крышам гаражей прогуливались голуби. Любого другого такое зрелище умилило бы, но самый добрый депутат не ощутил ничего, кроме сильнейшего раздражения. Последние дни яркий солнечный свет почему-то вызывал у него резь в глазах. Даже по коридорам Думы он ходил в темных очках, как скрывающийся мафиозо.
Справа от самого доброго депутата кто-то деликатно кашлянул. Дурнев опустил шторы. Супруга, одетая в безразмерный халат отошедшей от дел гейши, держала в руках подносик.
– Германчик, твои кружевные носочки и носовой платочек в красную клеточку! – доложила она.
Дурнев скривился и метко пнул поднос.
– Сколько раз тебе говорить, что я больше не ношу кружевных носочков!!! Мне нужны черные кожаные брюки и хлыст! – рявкнул он.
