– Скажи, о чем ты задумалась сегодня за завтраком?
– Мадам?
– На твоем лице промелькнула счастливая улыбка. О чем ты задумалась?
– Так, ни о чем. Просто вспомнилось что-то из детства…
– Виктория сказала, ночью ты снова кричала во сне.
Оливия отводит взгляд. Золотая рыбка взирает на нее с нескрываемым осуждением.
– Тебя мучают кошмары? Или снова вернулись головные боли? – допытывается мадам Буаселье.
– Нет-нет, – поспешно перебивает Оливия, словно опасаясь, что разговор может вызвать приступ мигрени, как древнего злого духа. – Голова не болит.
Первый год в Канаде был сущим кошмаром: мигрень преследовала по пятам, точно хищный зверь, выжидала в засаде и, стоило Оливии хоть на миг проявить беспечность, набрасывалась и вгрызалась алчными клыками. «Дело не в травме, все немного сложнее, – объяснила госпожа Арно, когда они возвращались после консультации в очередной клинике: анализы и обследование снова не выявили никаких отклонений. – Головная боль – сигнал тревоги, который твое тело включает, пытаясь оградить от слишком сильных эмоций: гнева, злости, обиды. Или даже радости. Когда напряжение зашкаливает, это срабатывает, как рубильник: раз – и свет погас». Три дня, когда нельзя говорить, ходить, дышать, а только корчиться от пульсирующей в виске боли в комнате с плотно задернутыми шторами, – слишком высокая плата за минутную вспышку гнева, рассудила Оливия. И с тех пор жила так, словно, боясь обжечься, прикрутила фитилек масляной лампы, чтобы огонь светил только вполсилы.
Заметив, что Оливия унеслась мыслями далеко, директриса снимает очки и устало трет переносицу. Без тяжелой роговой оправы ее лицо кажется незнакомым и странно беззащитным.
– С девочками я, конечно, поговорила и попросила проявить чуть больше христианской любви и терпимости к ближнему… Но так не может продолжаться, Оливия. То, что тебе довелось пережить… Это сломало бы даже взрослого человека. А ты была совсем ребенком. Если воспоминания о тех событиях по-прежнему тревожат и мучают, придется возобновить сеансы у профессора Скайта.
– Нет, мадам, только не это, – шепчет Оливия, чувствуя, как слезы закипают в ее глазах.
– Но почему?
При одном только воспоминании о том, как седовласый профессор сжимал ее безвольную ладонь, вынуждая все глубже и глубже погружаться в мучительные воспоминания, Оливию передергивает.
Так и не дождавшись вразумительного ответа, мадам Буаселье сдается.
– Твоя опекун сообщила, что, к сожалению, не сможет в этом году забрать тебя на рождественских каникулах – срочная командировка в Нигер. Госпожа Арно вернется в конце января, а пока просила передать маленький подарок.
Директор подходит к столу и, открыв ящик, достает красиво упакованный сверток, к которому прикреплена открытка. Оливии знаком почерк – торопливый, неразборчивый, стремящийся вырваться за пределы страницы.
«Иногда кажется, что забвение – величайшее благо, дарованное человеку, чтобы он не сломался под ударами судьбы. Забывая о прошлых ошибках, неудачах и утратах, мы обретаем новые надежды и силы.
Но воспоминания – как застарелые раны. Кажется, что они уже затянулись, но одно неловкое движение – и резкая боль выбивает землю из-под ног.
Пусть этот дневник станет твоим доверенным другом. Пиши не задумываясь, не подбирая слова, забыв о правилах – пусть твоя рука будет свободной. Станет легче. Не сразу, но станет. Поверь мне.
