Татьяна - страница 17

Вторым танцем оркестр предложил вальс. Чета Апухтиных присоединилась к танцующим, а поручик Фонвизин, не торопясь, прошёлся вдоль ломберных столиков, за которыми пожилые гости уже раскладывали карты. Подле одного он задержался, наблюдая за игрой. Когда до него донеслись звуки кадрили, он оставил ломберный столик и приблизился к колонне, намереваясь любоваться танцем, который, допуская некоторые вольности, обещал, возможно, нечто неожиданное. Он увидел, как пары связывают друг друга носовыми платками. «Куда же на сей раз дамы поведут своих кавалеров?» – подумал он. И в этот момент все взоры в зале обратились на входную дверь. Обе створки распахнулись, и в проёме показалась печка.

Если бы не две ноги внизу, её можно было бы принять за настоящую печь, так искусно она была сделана. Даже разрисована под изразцы. Спереди вырезана топка, сзади – отдушник. На уровне печурок бросалась в глаза крупная надпись: «Не открывайте печку, в ней угар». Не обращая внимания на танцующих, «печка» прошествовала в зал. Раздался гомон и смех. Оркестр смолк, танец прервался. Надпись на «печке» разжигала любопытство и провоцировала многих на то, чтобы заглянуть внутрь. Гости столпились. Шум в зале нарастал. Самыми любопытными оказались дамы. Две «бабочки»: синяя и белая приблизившись к «печке» одновременно заглянули в прорези, и тут же резко отшатнулись.

– Ой, фу, какая гадость!

Они убежали подальше, закрыв ладонями маски, и спрятались за колоннами. Интрига в публике возросла. К «печке» подошёл дородный «купец» и, заглянув в топку, сказал:

– Фу ты, дьявол. Он же голый!

– Как голый? – спросил кто-то из толпы.

– Натурально голый, – ответил «купец». А из печки раздался громогласный мефистофелевский хохот. Ещё двое мужчин поинтересовались содержимым «печки» и отошли озадаченные.

– Ну, что там? Что видно-то?

– Голая задница, – ответил один из них.

– А вы? Что вы молчите? – спрашивали нетерпеливо второго. Он помотал головой и, посмотрев по сторонам, изрёк:

– Такое, что и сказать срам…

Толпа неистово загудела:

– Что же это! Безобразие! Где наш уважаемый Александр Алексеевич? Будьте любезны, примите меры, пожалуйста!

Из толпы, наконец, вышел сам хозяин усадьбы Плещеев и сказал строго, обращаясь к «печке»:

– Сергей Семёнович, покуражились вы на славу, и довольно. Извольте покинуть зал.

И тогда кто-то мстительно крикнул из толпы:

– А-а! Так это господин Ржевский! Опять отличиться изволили-с.

– Выдворить его! – раздались голоса.

– Это не по правилам, – сказала «печка», – я в маске, что же вам ещё угодно, господа?

– Нам угодно, чтобы вы нас покинули, – сказал ещё строже Плещеев.

– И не подумаю, – ответила «печка».

Толпа заревела, к «печке» потянулись многочисленные руки и стали толкать её к выходу.

После удаления смутьяна, все мало-помалу успокоились, и оркестр заиграл мазурку.

Через три дня Михаил Фонвизин уехал из Богородицкого. Путь ему предстоял долгий, до самого Петербурга, где ожидало его продолжение службы в Измайловском полку. Во всё время долгого путешествия его занимала одна и та же мысль. Он думал о создании кружка молодых офицеров, близких ему по возрасту, для совместного изучения военного дела, дабы усовершенствуясь в этом деле быть более полезным отечеству. Размышляя о чувствующемся, казалось, даже в воздухе ощущении военной грозы, он сожалел о том, что не получил надлежащего военного образования, постигая науку воевать в боях с врагом. А чтобы бить врага умело, надо учиться военному искусству. Он же, получив домашнее образование, был направлен в Петербург, в Главное немецкое народное училище при церкви Святого Петра для подготовки учителей немецких училищ, так называемое «Петришуле». Память услужливо нарисовала ему здание школы на Невской перспективе. И замечательные печи в нём. Огромные, облицованные изразцами, покрытыми белой глазурью с синими разводами. При воспоминании об этих печах сентябрьский весьма прохладный воздух как будто потеплел. Он вспомнил многих своих соучеников, прежде всего ближайшего друга Матвея Муромцева, а также директора Иоганна Готлиба Вейссе. «Надо бы навестить старика», – подумал Михаил. А потом был благородный пансион при Московском университете, который давал сугубо светское воспитание. И позже лекции в Московском университете тоже отстояли далеко от военной тематики..