– Я не знаю. Валерка приедет, он решит.
Татьяна видела мужа Люси, и он не произвел на нее впечатления человека самостоятельного в поступках. Скорее, напротив, подкаблучника у жены. Люся им командовала, как сержант новобранцем. Но вот поди ж ты, без мужа сама растерялась, опору потеряла.
– И к чему мы в итоге пришли? – Борис обращался к Татьяне.
– Оставим все как есть, – пожала она плечами. – Люся присмотрит за родителями и постарается раздобыть сено или какой-то еще корм. Мы возвращаемся в Смятиново, заколотим дом, – Татьяна на секунду запнулась, вспомнив, что ее собственный дом тоже остался с открытыми дверями, – ты приведешь себя в порядок и… и даже не знаю, как тебя благодарить.
– Ой, – подхватила Люся, – такое вам спасибо! По гроб жизни! Всем святым буду молиться!
– Оставьте! – Борис поднялся. – Выздоравливай, Чингачгук. – Он потрепал по волосам Димку, у которого зеленые точки и полоски на лице походили на боевую раскраску индейца.
– Люся, при первой возможности, – Татьяна тоже встала, – приезжай в деревню. Надо все-таки в доме посмотреть, вещи и прочее. Опять-таки баба Стеша. Я ей денег предложу, надеюсь, не откажется. Но ты теперь хозяйка, помни.
Люся не переставала твердить слова благодарности, пока провожала их до двери, а затем выскочила на площадку и еще кричала «Спасибо!» в лестничную шахту.
На улице Борис и Татьяна одновременно глубоко вздохнули, посмотрели друг на друга, улыбнулись.
– Таня, как в сем городе с милицией? – спросил Борис.
– Не знаю, – удивленно ответила Таня. – Здание милиции я видела, а ни одного стража порядка не встречала. Зачем тебе?
– Отчаянно хочется хлопнуть стаканчик. Пока доедем до деревни, там провозимся – все выветрится. Тебе с риском для собственной жизни, – лукаво усмехнулся Борис, – предлагаю сделать то же самое.
– Нет, ну я не до такой степени. – Татьяна включилась в игру. – Буйствую, конечно, но телесных повреждений еще никому не наносила.
– Тогда по сто грамм коньяку, – решил Борис, – и смирительная рубашка для тебя.
Единственное кафе, которое знала Татьяна в Ступине, оказалось закрытым. Они купили в магазине бутылку коньяку, пластиковые стаканчики и плитку шоколада. Распивали в машине. Борис опрокинул почти полный стакан, Татьяне, остановленный ее рукой, он налил на донышко. Закусили шоколадом. Борис почувствовал, как напряжение последних часов начинает отступать, жизнь возвращается в нормальное русло.
– Ну, рассказывай, – велел он Татьяне, тронул машину с места и двинул к выезду из Ступина.
– О чем?
– О своем самом позорном пьяном дебоше.
– Ты был его участником.
– Тогда о предпоследнем с конца или самом памятном для населения.
От глотка коньяку Татьяна перестала внутренне дрожать и даже почувствовала легкую игривость. Она не стала ломаться.
– Эта леденящая душу история произошла в период горбачевской антиалкогольной кампании. Точнее, в самом ее конце, когда бороться было не с чем – из магазинов почти исчезло спиртное. Как ты помнишь, народ тогда дружно бросился на производство клюковки – настойки на спирте «Роял».
* * *
Дома у подруги Ольги в тесном кругу (мама, папа, другая подруга, Лена, и она, Татьяна) было организовано застолье по случаю помолвки Ольги с кандидатом в мужья номер два. Таня пришла с заветной бутылочкой – клюквенным компотом, который по цвету не отличался от настойки, но алкоголя не содержал. Татьяна хотела убить двух зайцев – и белой (то есть непьющей) вороной не выглядеть, и не захмелеть. Компотик перелили в графинчик, точно такой, как с настоящей клюковкой. И конечно, их перепутали: перед женихом и Ольгиным отцом оказался детский напиток, а перед Татьяной – тридцатиградусный. Она еще мысленно сокрушалась – горьковато, мало сахара положила.
