В восемь часов Джакс вошел в штурманскую рубку, чтобы заполнить судовой журнал. Он старательно выписал из записной книжки пройденное расстояние и курс судна, а в колонке, озаглавленной «Ветер», нацарапал сверху донизу, с полудня до восьми часов: «Штиль». Непрерывная монотонная качка выматывала. Тяжелая чернильница скользила по столу как живая и будто сознательно уворачивалась от пера. Написав в колонке для примечаний слова «Гнетущая жара», он зажал зубами колпачок ручки, как мундштук трубки, и промокнул лицо платком. «Качка сильная, волны высокие, поперечные…» – начал он с новой строки и подумал: «Сильная» – не то слово». Затем написал: «Заход солнца угрожающий. На северо-востоке низкая гряда облаков. Небо над нами ясное».
Распластав руки по столу, он поглядел в дверной проем и увидел, что все звезды, заключенные в раму из тикового дерева, стремительно понеслись вверх по черному небу. Они взлетели и скрылись из виду, осталась только чернота, усеянная белыми пятнами, ибо море было таким же черным, как небо, только с клочьями пены. Когда судно накренилось в другую сторону, звезды вернулись и, мерцая, посыпались вниз; они выглядели не огненными точками, а крошечными блестящими дисками.
Джакс проследил взглядом за летящими звездами и написал: «Восемь вечера. Волнение усиливается. Сильная качка, палубу заливает. Кули размещены на ночь, люк задраен. Барометр продолжает падать». Он остановился и подумал, что, возможно, ничего не будет. Затем решительно заключил: «По всем признакам надвигается тайфун».
На выходе из рубки ему пришлось посторониться, чтобы пропустить капитана Макуира, молча ступившего на порог.
– Будьте добры, закройте дверь, Джакс, – крикнул из рубки капитан.
Джакс повернулся, закрыл дверь и насмешливо пробормотал:
– Видно, боится простудиться.
Его вахта начиналась позже, однако он жаждал общения с себе подобными и благодушно заговорил со вторым помощником:
– Все не так уж плохо, как считаете?
Второй помощник шагал взад и вперед по мостику; ему приходилось то быстро семенить вниз, то с трудом карабкаться в гору. Услышав Джакса, он остановился и устремил взор вперед.
– Ничего себе волна! – сказал Джакс, покачнувшись и касаясь рукой палубы.
На этот раз второй помощник издал какой-то недружелюбный звук.
Это был немолодой плюгавый человечек со скверными зубами и без малейших признаков растительности на физиономии. Его спешно наняли в Шанхае, в том рейсе, когда прежний второй помощник задержал судно в порту на три часа, ухитрившись (капитан Макуир так и не понял, как это у него вышло) упасть за борт и угодить на пустой угольный лихтер, стоявший у борта. Беднягу пришлось отправить на берег в больницу с сотрясением мозга и какими-то переломами.
Джакса его недружелюбие ничуть не смутило.
– Китайцам, должно быть, весело там, внизу, – сказал он. – Им еще повезло, что «Нань-Шань» – самое устойчивое судно из всех, на каких мне приходилось плавать. Ого! Ничего себе!
– То ли еще будет, – буркнул второй помощник.
Из-за острого носа с красным кончиком и тонких поджатых губ он всегда имел такой вид, словно внутри кипит от злости, а его лаконичность граничила с откровенной грубостью. Все свободное от вахт время он сидел у себя в каюте. Едва прикрыв дверь, он затихал, словно моментально погружался в сон. Однако матрос, который приходил будить его на вахту, неизменно заставал помощника в одной и той же позе: лежал на спине, голова покоилась на несвежей подушке, а глаза раздраженно сверкали. Писем он никогда не писал и, казалось, ни от кого не ждал новостей. Однажды как-то он упомянул о Вест-Хартлпуле, да и то с крайним возмущением по поводу грабительских цен в каком-то пансионе.
