– Броня Исааковна, сколько вам лет?
– Много, много, много!
Сморщенная, с крючковатым носом, старушка напоминает птицу. Движения рук хорошо дополняют это сходство.
– В нашем городе есть только две женщины, которые скрывают свой возраст. Это Фейга Яковлевна и Броня Исааковна.
Гиннес, медлительный и высокий, закончил наконец причёсывать плотные седые кудри, обрамляющие лучезарную лысину, и поворачивает голову туда-сюда, раздумывая, что бы такое с ней ещё сотворить.
– Сегодня вечером я её увижу. Мне передать от вас привет?
– Вы идёте? О-о, я такая рада за вас.
– Да, Броня Исааковна. Я не могу не пойти. А вы-ы?
Она машет рукой. Её жилистая кисть из рукава белого халата кажется тёмно-коричневой.
– Какое пойти! Сегодня Софа опять подкинет мне своих золотушных отпрысков.
– А что Семён Семёнович?
– Семён Семёнович страшно занят. Он реставрирует мебель.
– Всё ещё реставрирует? Или это уже другая мебель?
Мужчина распахивает дверцу шкафа. Критически оглядывает свежевыглаженный халат, держа плечики на вытянутой руке. Со стороны можно подумать, что он поймал кого-то за шкирку.
– Нет, это всё та же мебель. Дело в том, что прежде, чем что-нибудь решить, он сначала всё рассчитывает. Имеет такую привычку.
Стуча старомодными каблуками, она пробегает в смежную комнату и склоняется над столиком, уставленным баночками с мочой.
– А правда, что если в какой-то баночке недостаёт урины, то вы добавляете в неё из других?
– Вы всегда всё путаете, Леонид Наумович! Это говорили о Евдокии.
– А-а.
Он оборачивается к зеркалу. Поправляет галстук и застёгивает халат на все пуговицы.
– О Евдокии, которая уже сорок лет, как здесь не работает.
– Сорок лет! Как бежит время.
– Я удивляюсь, откуда вы вообще можете о ней знать!
Губы мужчины трогает едва заметная улыбка.
– Мадам Кудасова уже на работе?
– Она, коне-эчно, уже на работе. Но до меня ещё не добралась.
– Ещё бы! До вас не так-то просто добраться.
В палате бело и солнечно. Навстречу доктору лица больных самопроизвольно растягиваются в улыбках.
– Ну-у, и как тут у нас? – вместо приветствия заговаривает он. – Вот вы, молодой человек. Вижу, вы поменяли койку. Поближе к выходу?
– Всю ночь бегал. Не знаю уж, куда, – сипит с дальней кровати грузный Жорик, водитель. – Прибёг только под утро, весь в духах. Вы вот его обнюхайте!
– Один мой знако-омый примерно так же набегал на тысячу двести рублей в месяц. Это ещё теми деньгами!
Доктор ощупывает поясницу парня. Тот дёргается от резкой боли, но, закусив губу, терпит.
– Як? Заробыв? – удивляется пожилой поджарый каменщик Павло Зима.
– Заработал двадцать пять процентов алиментов. Как одну копеечку.
Палата взрывается хохотом. В проём двери просовываются две любопытные посторонние физиономии и встают там на мёртвый якорь.
– На свидания бегать пока рановато.
Он переходит к Жорику.
– Так будем ещё лазить зимой под машину?
– Да как же под неё не полезешь, Леонид Наумович! Ехать-то надо.
– И снова приедете прямо сюда. Это я вам обещаю как родному сыну. Берите сейчас же направление на ВТЭК.
– А так можно?
Жорик поднимается с постели, изо всех сил превозмогая боль. Глаза заполняются слезами. Губы дрожат, готовые искривиться в стоне.
– Попросите мадам Кудасову, она сделает.
– Неужто!
– Ну… – пожимает плечами доктор. – Чего не попросите, того не сделает.
