– Да? – удивился Дима. – А, по-моему, объяснение очень разумное.
– Тогда поясни, зачем ты целовал своего друга? У нас в стране такое не одобряется.
– Да-да, точно, ты права, – обрадовано закивал головой Дима. – Вернее, нет. Я никого не целовал. Это она меня целовала. Представляешь, иду себе спокойно так домой, никого по дороге не трогаю, и вдруг эта девка как кинется на меня из-за угла ни с того, ни с сего. Из подворотни прямо выскочила. Я даже среагировать не успел, хотя нас тренировали. Знаешь, как нас тренировали? До седьмого пота. Ну и давай меня целовать. Слушай, а кто это? Откуда она вообще здесь взялась? Марта, ты зачем ее впустила? Я же тебе говорил, не открывай дверь незнакомым людям, даже по ночам!
– Что-о-о?! Так это я на тебя накинулась? – взвилась Миша-Маша и залепила Диме горячую оплеуху. – Кобель проклятый! Все вы такие!
Она сердито вырвала из руки мужчины свой лифчик и ушла, громко хлопнув за собой дверью. Оставшись наедине с Мартой, Дима глупо улыбнулся.
– Дорогая, давай сделаем вид, что ничего не произошло…
Ночевал он на диване, а Марта в то же утро вернулась к себе домой. Жила она в семейном общежитии, в небольшой, но уютной угловой комнатке на пятом этаже, по соседству с комнатой своей младшей сестры Таньки. Ей она и выплакала свое горе.
– Я же тебе говорила, что все мужики – кобели. Держать их надо на коротком поводке! – приговаривала, гладя по голове сестру, лицом зарывшуюся на ее необъятной груди, Танька. – И Дима твой мне сразу не понравился. Подумаешь, жизнь он тебе спас! Уберег в перестрелке от бандитской пули! Ну и что? А ты ему рубашки стирала, носки штопала, обеды готовила. Еще неизвестно, кто кому больше задолжал!
Сестра всегда находила для Марты нужные слова. Танька была для нее самым близким в мире человеком. Пожалуй, только с мамой еще могла вот так же по душам поговорить Марта. Но Танька всегда была рядом, а мама жила далеко, в Челябинске.
С Танькой Марту связывала и какая-то внутренняя, телепатическая связь. Сестры очень хорошо чувствовали, что происходит друг с другом, даже на расстоянии. Если одной было плохо, то и другая испытывала дискомфорт; если одна переживала счастливые мгновения, то и у другой душа расцветала светлыми красками. Вот и сейчас Танька безошибочно угадала, что у сестры лежит камень в душе.
– Рассказывай! – велела она, как обычно, без стука ввалившись в комнату сестры.
Марта открыла дверцу шифоньера, зашла за нее, словно за ширму, и начала переодеваться. Попутно она во всех подробностях описывала сестре обстоятельства смерти Гудкова. Марта накинула на себя халатик, закрыла шифоньер и отправилась на кухню, общую на блок из восьми комнат. Танька заторопилась следом за сестрой.
– Постой, я не поняла насчет окна, – допытывалась она. – Причем тут окно?
– Понимаешь, если оно было закрыто, значит, его кто-то закрыл, – терпеливо пояснила Марта, набирая в кастрюлю воду из-под крана.
– Так Гудков его и закрыл, – осенило Таньку.
– Как ему это удалось? Он упал на асфальт, разбился, потом поднялся по водосточной трубе, аккуратно закрыл окно и спустился обратно?
– Нет, просто он вышел на парапет и закрыл за собой окно.
– Там нет никакого парапета!
– А что ты сразу ругаешься и слова сказать не даешь?! Может, я думаю…
– Ты? – ехидно заметила Марта. – Ой, не смеши меня, я еще жить хочу.
Марта вскипятила воду и сварила в ней купленные по дороге домой пельмени, в том числе и на долю сестры. Танька любила поесть. Она давно бросила следить за фигурой. После родов Танька очень располнела, ей не помогали никакие диеты. Несколько лет ожесточенной борьбы за снижение веса убедили ее в том, что далеко не каждому дано счастье или несчастье быть худым. Себя Танька считала вполне здоровым человеком, а муж любил ее такой, какой она была.
