В Красноярске в руки попала листовка, которой большевики поднимали крестьян на восстание против адмирала Колчака, – лозунг несовместимый, но страшный по своей силе, раз овладел умами тысяч крестьян – «За царя и Советскую власть!».
Да еще упорные слухи ходили, что сам великий князь Николай Николаевич, что первые годы мировой войны главнокомандующим был, Ленина в Москве своим наместником поставил и против белых выступить крестьян в Сибири повсеместно призвал.
Это какая каша в мозгах темного народа творится? И кто, скажите на милость, ее так крепко заварил?!
Уже ложась спать, видя перед собою кровать, Сахаров заметил, как его адъютант, недолго пошептавшись со священником на кухне, направился к нему. И тихо сказал:
– Ваше превосходительство, вы сюда не ложитесь, вчера здесь спал наш офицер, больной тифом!
– Какая разница?
Константин Вячеславович отмахнулся с небрежностью рукою, усмехнулся и лег на мягкую постель, вытянув с наслаждением гудевшие ноги, – он сильно вымотался в дневном переходе да на морозе. И действительно, не все ли равно было – спать на этой кровати или на полу рядом. Ведь на каждом ночлеге здоровые и больные были перемешаны, спали вместе вповалку, битком набившись в дома.
От судьбы не уйдешь!
Владивосток,
командир роты Военной
учебно-инструкторской школы
подполковник Хартлинг
В пустынном ночном коридоре штаба послышались уверенные шаги, и встрепенувшийся было подполковник Хартлинг унял колыхнувшуюся в душе тревогу. Так могут ходить только те, кто имеет на это право, а значит, собственное начальство.
Дверь снаружи отворили, и в комнату вошел полковник Рубец, хмурый, как всегда, с того самого дня, когда молодая супруга покинула его со своим новым избранником, устав от тягот и волнений военной службы мужа, на которой тот пропадал днями и ночами.
– Не спится, Карл Николаевич?
– Сомнения меня одолевают, Борис Иванович, – честно признался Хартлинг.
– Не случилось бы в ближайшие дни более серьезной вещи, чем тот злосчастный егерский мятеж, более похожий, как в дурном спектакле провинциального театра, на инсценировку.
– Меня тоже, – хмуро отозвался полковник, уселся на стул и взглядом попросил Хартлинга сделать то же самое. Подождав, пока его ротный командир пододвинет массивный стул к столу и усядется, полковник тихо заговорил, медленно роняя слова, словно пудовые камни:
– Начальник школы полковник Плешков уехал с утра в город и увез свою семью. Сегодня у меня были полковники Боровиков и Охлопков – они встревожены положением в городе и школе, указали на смятение умов и, наконец, на возможность скорого переворота. Уже настоящего, а не той оперетты, что случилась вчера.
Хартлинг насторожился – если два этих штаб-офицера пришли к его командиру, с которым у них отношения чисто официальные, даже натянутые, то, значит, сложившееся положение действительно, как говорят в русском народе, хуже губернаторского.
– Мы вместе поехали в город к начальнику школы – Михаил Михайлович уже собрался уезжать на КВЖД, в Харбин для доклада генералу Хорвату. Пустое, отговорка – это бегство, прикрытое красивыми словами! В штабе генерала Розанова смятение полное, уже начата погрузка на японский пароход. Идут разговоры о скором перевороте и подготовке к эвакуации. Мы заехали в Морское училище, там говорили с капитаном первого ранга Китицыным – его гардемарины уже грузят имущество на вспомогательный крейсер «Орел», готов к выходу в море и военный транспорт «Иртыш». Знаете, что интересно, – и в штабе Розанова, и моряки преднамеренно вводили нас в заблуждение, говорили, что в городе все в порядке, а все приготовления к эвакуации нам только кажутся, – полковник Рубец надолго задумался и тут, о чем-то вспомнив, заговорил, четко рубя слова:
