всегда плавно и величественно перемещалась внутри дома. Все это создавало иллюзию цветного миража среди белого города. И этот мир внутри казался таким доступным…
И этот стеклянный дом, и эта поющая нимфа были сном. Его сном. Когда он засыпал, а это случалось лишь после полуночи, измученный своим дневным существованием, где-то далеко в закоулках его мозга пробуждался навязчивый образ поющей нимфы в хрустальном доме. Этот образ приходил снова и снова, и погружаться в эту явь было приятно. Песня из хрустального дома успокаивала, у него переставала трещать голова, останавливались раздиравшие на части серое вещество мысли. Эти мысли… они бежали наперегонки, рьяно спорили друг с другом, и их гвалт и крик, визг и возню уже невозможно было терпеть. А эта женщина из хрустального дома, которая в последнее время стала являться к нему во сне, разгоняла столпотворение визжащих и хрипящих мыслеформ и пела только одну песню о счастье, о бое, об отважных воинах и о том, что эту жизнь не имеет смысла жить, потому что все закончится и пройдет.
То, что жизнь не имеет смысла он давно уже понял. Жить мешало двойственное ощущение себя. Себя в этом теле. Тело, требовало тепла и еды, сна и покоя. Оно страдало, болело и чем дальше он жил, тем больше хотел освободиться от него – своего тела. В последнее время появились еще и мысли, которые разговаривали разными голосами, настойчиво требовали, чтобы он что-то выполнил. Собственно, эти мысли, как и тело жили собственной жизнью и пытались все время подчинить его себе.
Его, как и тысячи других, таких же как он, пронизывал вопрос – зачем я живу? Зачем? – тысячами отголосков вторило все вокруг?
Каждый день превращается в ежедневный моцион и уже все равно, что происходит вокруг. Ему было скучно. И нельзя сказать, чтобы это была какая-то меланхолия или тоска, или печаль. Его одолевала Скука, – серая и безликая масса, тихой тенью следующая за ним.
Прожигая жизнь в пустоте интернета он сидел, вглядываясь в немигающий экран. В чем смысл моей жизни? – спрашивал он себя. В чем смысл происходящего со мной?
Иногда казалось, что происходящее трогает, задевает какой-то глубокий болезненный нерв. И все, что его окружает, как в немом кино, перемещается под руководством безмолвного и всесильного дирижера. И тогда происходящее лишь на мгновение вызывало улыбку. И эти надоедливые мысли …это постоянно нуждающееся в чем-то тело…
Было все равно, как жить, потому что ощущения жизни не было. Была лишь скука.
Просыпаться утром было тяжелее, чем засыпать накануне, и он старался не заснуть. И мысли муравьиными тропами снова бежали по известным дорожкам: Жить или умереть? Зачем это все? Что будет потом?
И он думал о своей единственности, что только он один мучился этой неразрешимой загадкой – смысла своего существования.
Вопросы о смысле жизни стали приходить к нему в детстве. Он любил время, когда все в доме успокоятся, угомонятся мальчишки за окном, выяснят отношения соседи, мать перестанет греметь посудой на кухне, затихнут звуки машин. Постепенно отходящий ко сну город воспаленными неморгающими глазницами фонарей сигналил, что настало твое время. И в этой тишине можно остаться наедине со всей вселенной.
Самое любимое время – ночь, когда слышен каждый звук где-то вдали: вот, бежит запоздалый прохожий – его уже заждались дома, вот, маетно чешется пес, где-то вдалеке то ли стон, то ли смех… и на всех одна вселенная – распахнутая, черная и немая.
