Потом мы ехали на трамвае, на поезде. Отец понемногу угомонился, но время от времени он как бы спохватывался, вспоминая о счастливом событии этого дня, широко улыбался и гладил меня рукой по голове. Когда, сойдя в Ирпене с поезда, мы подошли к нашей калитке, первое, что я увидел, был брат. Он бродил по двору возле пруда и старательно сшибал палкой колючки с чертополоха. Увидев его, отец как-то многозначительно крякнул и, не сказав ни слова, зашагал к дому. Я же подбежал к брату и закричал, ликуя от радости:
– Я экзамен выдержал!
– Вот и дурак! – ответил брат, продолжая сшибать палкой колючки.
На его лице не отразилось ни радости, ни печали по поводу того, что я выдержал экзамен.
– Почему дурак? – озадаченно спросил я.
– Потому что будешь теперь как дурак ходить каждый день в гимназию. Понял?
– А ты разве не будешь? – удивился я.
– Зачем же я буду ходить? Я не дурак, – сказал брат. – Я ведь не сдавал экзамен. А в гимназию без экзамена не берут.
– Ты ведь заболел, – сказал я.
– Ты дурак, – ответил брат. – Я вовсе не заболел. Я так просто сказал, что заболел, чтоб на экзамен не ездить.
Тут только я понял, какую совершил глупость, не догадавшись прикинуться больным и увильнуть от экзамена, как это сделал брат. Расстраиваться по этому поводу было поздно, но настроение у меня было испорчено, и я, понурившись, побрёл домой.
Впрочем, как выяснилось позже, если бы я даже догадался прикинуться больным, это меня не избавило бы от гимназии. Дня через два или три отец, вставши поутру и увидев, что брат с аппетитом позавтракал и уже вышел из-за стола, спросил:
– Ну как, сегодня у тебя не болит головка?
– Ничего не болит. Пойду гулять, – беспечно отвечал брат и вприпрыжку побежал к двери.
Но отец остановил его:
– Тогда собирайся. Поедем сдавать экзамен в гимназию.
Оказывается, отец узнал, когда можно дополнительно сдавать экзамен, но брату решил ничего не говорить заранее, а сказать в то утро, когда нужно будет ехать, чтоб понапрасну его не волновать. Чудаки родители вообразили, что в прошлый раз он заболел, переволновавшись в ожидании экзамена.
Таким образом, брат ничего не выгадал. Он выдержал экзамен, как я, и мы оба сделались гимназистами.
Фамилия владельца нашей гимназии была Стельмашенко, в силу чего учащихся этого учебного заведения звали стельмашенковцами, стельмашаковцами или же просто стельмашаками. Форма у нас была такая же, как и у остальных гимназистов, то есть синевато-серые гимнастёрка и брюки и синяя фуражка, украшенная кокардой. По этой кокарде легко было отличить стельмашенковца от учащегося любой другой гимназии. У всех других гимназистов на кокарде была изображена цифра, обозначавшая номер гимназии, в которой он учился. У нас же на кокарде вместо цифры была буква «С», то есть начальная буква фамилии Стельмашенко. Таким образом, с этой буквой на лбу мы ходили как бы клеймёные, и нередко на улице можно было услышать по своему адресу:
«Вон стельмашака идёт!»
Не знаю, как другим, а мне лично это казалось обидным.
Наш милый уютный беленький домик с зелёной крышей был продан отцом человеку по фамилии Елисеев. Этого Елисеева я ни разу в жизни не видел, но, так сказать, заочно невзлюбил его за то, что он купил наш дом. У меня было такое чувство, будто он не купил, а отнял у нас наше пристанище, наше гнездо. Мне была нестерпима мысль, что в доме, где всё мне казалось таким близким, словно слившимся со мной самим, поселится теперь кто-то чужой, а нам даже нельзя будет прийти сюда и взглянуть на родной очаг.
