– Думаешь, тебе это будет интересно?
– Для меня более интересного, чем стихи, в мире ничего нет. Разве что, женщины? – серьезно ответил Овидий.
И Пилат, немного подумав, продекламировал:
«Гетерой-девственницей ты в окне явилась,
И чуть поодаль, рядом с головой,
Луна округлая изгибы осветила
Двух ангелов, парящих над землей.
И в воздухе повеяло внезапно
Порывом запаха от тела и волос.
И потянуло страхом непонятным,
А страх ночной чарующе непрост…
Я так давно уже совсем немолод!
Но разве в красоте бывает стыд?
А ты не искушенье – только повод
Чуть приукрасить мой протяжный быт.
И это все! Гордыня безвозвратно
Уходит в прошлое, без всяческих обид.
А тихий звук далекого набата
Двух ангелов спугнул, как стон молитв».
Закончив читать, Пилат прокрутил в голове еще несколько своих стихов, не зная, которое из них выбрать. И решил прочесть самое интимное:
«Так быстротечно время у любви!
А я лежал, смотрел и восхищался,
Как, поглотив меня, она искала счастье,
Описывая бедрами круги.
И в такт кругам, по стенам силуэт,
Метался тенью женщины незрелой.
Ее безумству не было предела…
А я молчал восторженно в ответ.
Она творила чудеса богини,
И я, как я, не нужен был в тот час!
Я обожал ее за этот дивный транс,
За взгляд – и отрешенный, и невинный.
И время не хотело уходить,
Часы, минуты – все во мне смешалось,
Но вдруг наружу вырвалось начало…
И не было, кого благодарить!»
Пилат посмотрел на Овидия, но тот стоял на ветру и смотрел отвлеченным взглядом на невидимое в темноте море.
Наконец Овидий обратился к Пилату:
– Понимаю, ты ждешь от меня оценки, но ее не будет. Я считаю, что любое творчество не подлежит взвешиванию, ибо не существует меры. Каждый человек исключительно индивидуален, и, если он что-то творит – это есть отражение его единственности. В частности, если мы возьмем чьи-то стихи, то они всегда найдут своего ценителя, которому те будут близки.
Если мы попытаемся ввести какие-то правила и рамки в творчество, мы его тут же уничтожим. Но это не означает, что нет градаций на великих людей и не очень. Однако эту оценку дает лишь время. Помнишь, ты мне сказал, что Мессала сравнил меня с Тибуллом? Это обычный дилетантский подход политика. Как правило, политики считают себя всезнайками, и допускают возможным для себя поучать и оценивать других. Возможно, этим и сладка власть? Поэтому я считаю, что невозможно одновременно быть и хорошим поэтом, и хорошим политиком. А ты, Пилат, как я понял, хочешь стать политиком.
– Вот и ответ на мои стихи! – без пафоса сказал Пилат. – Я это учту.
– Такое впечатление, что ты на меня обиделся! – ответил Овидий. – Но ты, видимо, не совсем поверил в то, что я высказал по этому поводу. Повторю еще раз: я не даю оценок стихам. Как другу скажу, что мне сипатичны твои стихи, и я готов познакомиться и с остальными твоими стихами.
– Спасибо, Овидий! – сказал Пилат. – Если это и произойдет, то лишь по возвращении домой. Хотя, честно говоря, не думаю, что я вообще сохраню их. Сейчас, когда я прочел одно из них истинному поэту, то понял, насколько они слабы.
– Но каков смысл сжигать уже созданное нечто? – удивился Овидий. – Допустим, что все остальное, написанное тобой, действительно не выдерживает критики. Критики – с литературной точки зрения. Но стихи пишутся сами по себе, они отражает твое душевное состояние на конкретный жизненный момент. Для будущего – это археология твоего «я». Не ты – так твои потомки будут находить в них свои черты. Не только внешние!
