Так я и сделала – благо харчевня попалась мне очень скоро. Она была маленькая и очень грязная. Зато там можно было съесть вкусную яичницу и насквозь пропитаться дымом и запахами кухни. Что тоже было нелишне. Я наконец-то ощутила себя настоящей крестьянкой – и уже почти без страха двинулась дальше, на всякий случай оставив хозяевам о себе добрую память в размере золотого.
Деревня тоже оказалась совсем не такой страшной, как мне казалось издали. Здесь и вправду царили теснота, грубость и неприятные запахи, но сами крестьяне, которых я представляла какими-то зверьми, показались мне куда больше похожими на людей, чем иные мои знакомые. Меня они встречали вполне приветливо – наверное, принимали за странствующую актрису или вроде того. А уж для звонкой монеты их сердца и вовсе были открыты.
К счастью, даже при моей неопытности у меня хватило мозгов не набрасываться на них сразу с расспросами о колдунье. Я всё больше молчала, благодарила за приют и скромное угощение – да слушала в оба уха, что они говорят.
А говорили они многое. Очень скоро я с радостью убедилась, что колдунью Лаготт вспоминают часто и почти в каждом доме. Вспоминают недобрым словом: похоже, она успела изрядно навредить местным жителям. Я бы даже сказала, это была единственная тема, обсуждая которую, они становились похожи именно на тех грубых зверей, какими я их представляла.
В иные времена такая скверная репутация колдуньи, может, и напугала бы меня. Но сейчас боль разбитого сердца заглушала всё, и мне было важно только одно – сможет ли эта знаменитая Лаготт показать мне в своём волшебном зеркале (ну или хотя бы в тазу с водой) образ моей соперницы?..
Если меня что теперь и смущало – это, скорее, мелочность колдуньиных пакостей. Лишить корову молока, отнять у парня мужскую силу, рассорить между собой любящих и верных супругов – всё это казалось мне смешно и несерьёзно, и я уже начала сомневаться, достойна ли эта колдунья той высокой миссии, которую я собиралась на неё возложить.
Я сомневалась в этом до тех пор, пока не увидела ту бесноватую.
В самом тёмном углу мрачной избы, где жила семья кузнеца и куда меня, усталую и замерзшую, пустили погреться, была устроена клетка; там на грязной соломе сидело, прижав острые колени к подбородку, странное, но всё же человеческое существо. Когда я зашла, оно что-то злобно забормотало и попыталось кинуть в меня заплесневелой коркой. Я в испуге отпрянула.
– Что это? – стараясь не вдыхать исходившего от клетки зловония, спросила я у хозяев. – Почему вы держите это в доме?
– Это моя дочь, – тихо ответил кузнец. Я ахнула и в ужасе закрыла рот ладонью:
– Как?..
– Да, госпожа, – вмешалась хозяйка. – Если б вы знали… если б видели, какой была наша девочка раньше… Лаготт испортила её.
– Как так испортила? Что она сделала?..
Но несчастные старики будто не слышали моих вопросов. Они знай себе покачивали головами да горестно стенали:
– Растили мы Ланку, растили… Ничего для неё не жалели… Выросла умница, красавица, какие парни за ней сватались!.. А работящая!.. Для того и спортила её Лаготт, что знала: первая красавица и работница на деревне дочка-то наша…
На этом месте старый, жилистый кузнец заплакал. Этого мои нервы уже не смогли вынести; я порылась в карманах платья, швырнула на пол тяжёлый бархатный мешочек с золотым вензелем – и бросилась вон из дома, чтоб только не слышать их причитаний.
