– «Дабл-ю-эйч» – это «Дабл-ю-эйч». Так его называют наши североамериканские союзники.
– Новая база?
– Н-е-е-т. «Дабл-ю-эйч» не база. Там штатских больше, чем военных. Никто в Аурике не знает, что такое «Дабл-ю-эйч». Никто, кроме Роджерса.
– Впервые слышу это имя.
– Ну, Роджерс присматривает за всеми нами. Он из Штатов. Официально его именуют советником президента по вопросам безопасности. Видите ли, мой дорогой капитан Арнольдо, наша контрразведка занята вылавливанием коммунистов и просто диссидентов. Ей не до шпионов. Шпионами у нас занимается Роджерс. Так что берегитесь Роджерса.
Адъютант захохотал, ещё раз помотал головой и продолжал:
– Мы чудесно провели время, не правда ли? Но теперь я испытываю потребность в женщине. Закажите такси, капитан. Если хотите, поедем вместе. Там и для вас кое-что найдётся.
– Спасибо, в другой раз. Перебрал. Хочу спать.
– Дело хозяйское.
Я кликнул боя, велел подать счёт и вызвать две машины. Адъютант убыл первым. Проводив его, я поехал в свою постылую казарму, где мне оставалось ночевать ещё две недели.
В конце февраля меня произвели в майоры и назначили командиром роты президентской гвардии. Однако я не мог приступить к несению службы во дворце, пока шился мой новый мундир. Мне предстояло болтаться несколько дней без дела. И тут меня осенила идея съездить в район строительства объекта «Дабл-ю-эйч» и своими глазами увидеть то, что можно увидеть. Для этого я решил воспользоваться давним предложением Рудольфа и совершить прогулку вдоль побережья на его автомобиле. Путешествие по Панамериканской магистрали днём не представляло серьёзной опасности, так как эта дорога хорошо охранялась. И всё же я на всякий случай переоделся в штатское.
Путь наш пролегал по весьма живописной местности. Слева от шоссе синим расплавленным золотом сиял и фосфоресцировал под солнечными лучами необъятный океан, вздымающийся у горизонта к небу. Справа тянулись невысокие лесистые горы, которые иногда уходили на задний план, уступая место кукурузным, хлопковым и рисовым полям. Параллельно шоссе, метрах в двухстах от него, темнела ниточка железной дороги, четко обозначенная столбами равного назначения и опорами высоковольтной линии. Идилличность пейзажа нарушалась лишь торчащими там и сям бетонными колпаками дотов и сторожевыми вышками.
Рудольф был в отличном настроении. Он болтал без умолку, рассказывая о студенческой жизни в Аахене, о проказах буршей. Машину вёл одной рукой, лихо, на грани постоянного риска. Когда мы выехали из города и понеслись по автостраде, я задал ему вопрос, который и прежде задавал неоднократно: чем он намерен заниматься на родине. Но если раньше Рудольф уходил от ответа, то на сей раз я наконец смог удовлетворить своё отнюдь не праздное любопытство. Он сказал, что не считает Аурику своей родиной и, очевидно, вернётся в Германию, где посвятит себя научной деятельности на благо фатерланда. Участие в политической жизни тоже не исключается. В науку вне политики он не верит. Осталось только получить согласие отца на возвращение в Европу. Старый Буххольц пока противится. Ему хотелось бы видеть Рудольфа активным наследником своих миллионов, предпринимателем. Но будучи истинным немецким патриотом, отец наверняка скоро капитулирует, и Рудольф сможет уехать из дома по-хорошему.
– Не дело оставлять старика без сыновней поддержки, – заметил я. – Разве в Аурике нет научно-исследовательских центров, где ты мог бы найти применение знаниям, полученным в Аахене? И разве в Ла Паломе нет организации немецких патриотов, вносящей достойный вклад в общее дело всех немцев?
