И все-таки до чего же досадно, больно бросать начатое, ничего не добившись!
7
Грузное, многоэтажное здание ГЭС возвышалось на берегу Невы, на самом краешке суши. Возле него россыпь деревянных домиков, избежавших сноса, превращения в топливо, – словно грибы, прижившиеся у пня. Черные трубы ГЭС четко вырезывались на фоне ясного, морозного неба. Ласковая синева, солнце… И вдруг – Чаушев только сошел с набережной, чтобы идти к станции через замерзшую реку, – у подножия ГЭС взлетел и развернулся, словно цветок, выстреливший в стороны лепестки, клочок белого дыма.
Потом докатился до слуха удар. Очень нарядная и совсем не страшная с виду смерть ломится к турбинам. А кроме того, враг орудует где-то внутри, в стенах ГЭС.
Судя по обстоятельствам дела, враг проник туда не вчера, он далеко не новичок на станции, хорошо разбирается в технике и ход измыслил на редкость ловкий. Второй раз сгорел мотор, подающий воду для охлаждения турбины. Злой умысел? Но можно объяснить и неопытностью молодых монтеров, износом оборудования. Эксперты обсуждали и спорили долго, но так и не могли решить, аварийный случай или диверсия.
– Ты возьми себе молодежь, – сказал Чаушеву полковник. – Есть тут машинист Саблин…
Нет, ни в чем дурном он не замечен. Просто в день аварии он находился недалеко от мотора, который сгорел. Пусть расскажет подробно, как шла работа, не появлялись ли посторонние. Нужна точная хроника, час за часом.
Принимал Чаушев в небольшой комнатушке, отведенной ему под самой крышей, высоко над пестрым шахматным полом турбинного зала. Лазил он туда по избитой гулкой железной лестнице, и перила под рукой мелко дрожали, щекоча ладонь. И вся комната дрожала от дыхания турбин, и черные трубы по стенам, непонятного назначения, словно двигались, вбирали в себя частицу энергии, рождавшейся внизу.
Саблин пришел с книгой, обернутой в газету, и от этого еще больше был похож на студента, передовика учебы. Курносый, тщедушный, в очках, скромно оправленных в металл, он действительно прибыл на ГЭС с третьего курса института. «Картина рабочего дня будет точная», – подумал Чаушев.
Рассказывал Саблин неторопливо, иногда задумывался и хрустел пальцами. Обилие технических терминов угнетало Чаушева, но машинист произносил их без всякой рисовки, а ради достоверности. Однако в его обстоятельном отчете Чаушев не увидел ничего существенного для поиска. Он коротко поблагодарил и протянул Саблину листки для прочтения и подписи.
Машинист порылся в кармане ватника и извлек вечную ручку. Чаушев уставился на нее. Курьезная сама по себе – розовая, с прожилками, усыпанная иероглифами, – ручка решительно не вязалась с ватником, с замусоленной оберткой книги, со всем обликом парня.
– Японская, – сказал Саблин. – Мне приятель подарил на день рождения, Димка Дорш.
– Как вы сказали?
– Дорш Дмитрий. Он на торговых судах плавал. – Не будь у Саблина привычки все уточнять, все называть, Чаушев, вероятно, не натолкнулся бы здесь на Дорша.
Почуял машинист интерес Чаушева или нет, он и тут, не дожидаясь вопросов, выдал исчерпывающую справку. Бывший матрос живет в том же доме, что и Саблин, в соседнем общежитии, вход со двора. И заведует складом на Охтинском химкомбинате.
Михаил помчался к Аверьянову.
Полковник сидел в отделе кадров, где уже закрепил за собой стол и старинное кресло с высоченной спинкой.
– Контингент сжимается, – сообщил Аверьянов, отрываясь от анкеты.
