Главная медсестра говорила ровно и спокойно, но слова ее ранили гораздо глубже, чем выкрики сестры Камфот. Розамунда попыталась ответить, но, открыв рот, поняла, что у нее нет слов, чтобы выразить свое потрясение. Главная сестра удовлетворенно кивнула.
– Оставьте выигрыш у меня, я запру деньги в сейфе, а утром, когда закончится ваша смена, вы сможете забрать свои девяносто фунтов. – Начальница сделала ударение на слове «девяносто», чтобы Розамунда не сомневалась – она выполнит свою угрозу.
Розамунда щелчком открыла бумажник, бросила пачку банкнот на стол главной сестры и пулей выскочила из кабинета. Будь она в состоянии хлопнуть за собой дверью – она бы хлопнула, но налетевший теплый ветер сделал это за нее, сотрясая весь офис своей силой.
Опустившись в кресло, главная медсестра уставилась на свои записи, на ключ в руке и на аккуратную стопку неоплаченных счетов на столе. Маленький кабинет вновь содрогнулся, когда следующий порыв ветра ударил по тонким дощатым стенам. Вспышка молнии на мгновение осветила небо за окном без штор, за ней последовал сильнейший раскат грома, и наконец хлынул ливень. Главная сестра откинулась на спинку потертого кожаного кресла и кивнула своим мыслям. По крайней мере, дождь на какое-то время избавит ее от посетителей.
У обитателя отдельного бокса в первой военной палате тоже выдался трудный вечер. Он уже некоторое время пытался сесть за письмо, которое следовало бы написать давно, но, хоть убей, не мог заставить себя взяться за перо. В предыдущие вечера это ему тоже не удавалось. Возможно, сегодня его сбивала яростная дробь дождя по железной крыше и ступеням крыльца, но он боялся, что такая неспособность выразить себя на бумаге – симптом более глубокого недомогания. Возможно, это от тоски по дому.
«Моя дражайшая Трой», – начал он вновь.
Взглянул на страницу, зачеркнул эти три слова и взял чистый лист бумаги.
«Дорогая Трой!»
Покачав головой, положил перед собой третий лист и попытался еще раз:
«Моя дорогая!»
И опять запнулся.
– Ты полный болван, Аллейн! – прошептал он сам себе, осознавая, что всего в нескольких футах от него палата, полная людей. Лишь тонкая перегородка отделяет ее от маленького бокса, предоставленного ему в качестве «штаба операции». – Трой далеко не дура, – продолжал он. – Она прекрасно понимает, что с твоей работой многое вообще нельзя рассказывать – это помимо того, что ты затрудняешься сказать лично, не говоря уж о бумаге. Бог знает, когда письмо вообще дойдет до нее. Просто напиши эти слова, тупой идиот!
Он не мог. Мешал то ли непрекращающийся дождь, убивающий всякую возможность сосредоточиться, то ли ощущение присутствия нескольких десятков человек за тонкой стенкой – мало кто из них спал, всех терзали свои заботы, все тосковали по своим близким. Аллейн понял, что ничего не получится.
Он отошел от маленького столика, служившего конторкой, и потянулся. Затем взял трубку и раскурил, на мгновение зажав спичку в длинных тонких пальцах. При свете спички и прикрученной настольной лампы инспектор увидел свое отражение в окне – высокий мужчина с приподнятой бровью, который тут же нахмурился. Он почесал нос, вздохнул и приоткрыл окно пошире, смещая отражение в сторону и впуская аромат мокрых роз, которыми была усыпана вся больница. Розы хотя бы радовались дождю. Впрочем, по большому счету, радовался и сам Аллейн: из-за невыносимой жары он отвратительно спал на прошлой неделе, а секретность его задания в Маунт-Сигер подразумевала, что сидеть в закрытом боксе в ожидании указаний от начальства придется почти все время с тех пор, как он прибыл сюда под покровом темноты неделю назад.
