Тайна стеклянного склепа - страница 11

В конце концов слащавость и рафинированность адептов живой этики стала меня утомлять. Я с тоской вспомнил о тяжелых упражнениях, которым обязан был неким физическим своим преображением, тело ныло в бездействии. Созерцательное спокойствие отдавало праздностью, вечное перемалывание из пустого в порожнее – пустословием… Ум мой уперся в тупик, а сердце снова стало требовать великой аскезы монастыря. Молчания, тишины и покоя. Мне казалось все вокруг лживым и бессмысленным, пустым сотрясанием воздуха, напускным превосходством. Господин Р. был умным, образованным молодым человеком, он носил непальскую шапочку, писал чудесные картины и призывал братьев и сестер расширять сознание и содержать ауру в Чистоте. Но все слова его были до того туманны и совершенно не подкреплялись никакими чудесами. То были лишь слова, слова, слова, красивые слова, вырванные из Голоса Безмолвия, гипнотизирующие и паразитирующие. О да! Было в призывах жить согласно закону Великой Космической Любви, вытеснять милосердием жестокость, прощением убийство, вести чистое, гармоничное существование нечто от Истока. Но длительное существование теософского общества, несущее бремя примера идеальной общины, да и множество теософов, разбросанных по миру, не приблизили мир к идеальному ни на йоту. Не являли они чудес, подобно Будде и Иисусу, не пытались одеть голых в одну тунику и накормить голодных одной рыбиной. Возможно, они не имели никаких дурных помыслов, но совершили самую известную ошибку всех искателей истины – они принялись идеализировать естественное течение жизни.

Так я понял, что теософы – лгуны, творцы очередной иллюзии, неисполнимой, невозможной и даже противной природе всего сущего. Они подобны ярким ядовитым цветам, влекущим радужным сиянием, надеждами, что остановить смерть и убийство можно лишь волей и собственным примером, что чистота и святость разольются полноводными реками по земле, едва человечество дружно возжелает нести святость на своих плечах, будто соболиную мантию.

Всяк приходящий в храм поклонников Голоса Безмолвия надевает на глаза нечто похожее на кинетоскоп Эдисона и взирает, взирает на прекрасные виды, неминуемо шагая к пропасти. Я едва успел сорвать с глаз пелену, чтобы не рухнуть в эту пропасть, вовремя вспомнив тибетцев, ставших мне едва ли не родными!

Отбрось пять преград духа, затуши в себе все дурное, независимый, нетревожимый, нежелающий, ты гряди одиноко, подобно носорогу!

Несолоно хлебавши я вернулся к белым стенам Ташилунга, надел коническую шапочку караульного и приготовился сызнова, с самого нуля, побеждать все пять преград духа, успевший отупеть и привыкнуть к лености у теософов.

Уже поверивший, что больше меня никогда не увидит и было обрадовавшийся тому, Ринпоче не мог отказать. Вдруг Тара разгневается? Пойди разбери, что божеству надобно? Мне было жаль старика, но, похоже, нашим путям на длительное время суждено было сойтись. Возможно даже, учиться друг у друга. Я не заметил, как возгордился у теософов, и уже ставил себя и Ринпоче на одну ступень. Мне казалось, блеск в его маленьких глазках выдавал недоумение, увы, не делающее ему честь, как воплощению вселенской мудрости и знаний.

Вернулся в царство жесткой дисциплины и покорного молчания. Но теперь мне сложно было быть послушным и прилежным учеником. И за стенами монастыря меня преследовал призрак лжи, обмана. В текстах – священных буддистских текстах – вдруг мне стали открываться удивительные вещи. Я стал видеть между строк то, о чем никогда не говорилось вслух. Так, в притчах о добродетелях и о презренном рассказано было о явлении божественных сущностей на землю, но кто они были – молчок. Или в рассказе о том, как с верою и терпеливостью победить страдания, внезапно Будда проявляет гнев, но никто никогда не обращал на это внимания.