Арсений Мациевич, думалось императрице, без сомнения заслуживал казни. С другой стороны, Екатерина Вторая, всегда осмотрительная, остерегалась возможных волнений в народе, побаивалась из этого лгуна, неучтивого душпастыря, создать мученика за веру. Тайная экспедиция напрасно хлеб казенный не ела, императрице успели доложить не только о вербных котиках, которые бросали митрополиту под ноги, когда вели арестанта на суд, распространялись слухи среди люда, что какому-то монаху Феофилакту снился пророческий сон. Вроде бы он обращался с молитвой к святому Димитрию, на что святой ответил:
– Зачем ты ко мне обращаешься, смиренный Феофилакт? Среди вас есть достойник не меньшей святости, это митрополит Ростовский Арсений…
Одну за другой мысли клала императрица на невидимые весы, качались чаши их, и никак не могли остановиться. А права на ошибку у неё в настоящий момент не было.
Ее, немку, человека когда-то иного вероисповедания, у которой не было и капли русской крови, вихри судьбы подняли и долго носили, пока не швырнули просто на императорский трон. У нее будет возможность и время высказать мнение о русском государстве и этом народе, о русской правящей элите, мнение, которое проскользнуло случайно в письме барону Фридриху Гримму: "Половина тех, кто еще в живых, или дураки, или сумасшедшие: попробуйте, когда можете, пожить с такими людьми".
И она, образованная и энергичная, должна вывести этот бестолковый народ к чему-то лучшему, о чем переписывается с Вольтером и Дидро. Преградой на этом пути ничего не должно стать и любое сопротивление должно быть сметено.
Муж, сброшенный император, с которым под венец шла, уже не помеха – ему не встать из-под могильной плиты Александро-Невской лавры. Еще один законный император Иван Антонович за надежными стенами Шлиссельбургской крепости: он годами не будет видеть даже человеческого лица, а когда заходят в камеру, то велено ему прятаться за ширму. А если и попробует даже кто пленника освободить, то надежной страже приказано немедленно его убить.
На пути к величественной своей цели – вывести к добру этих полудурков, полубезумцев, – оставалась последняя лишь преграда: неподчинение Церкви и такие, как Арсений, душпастыри, что разглагольствуют будто она незаконная, не по природе императрица. Но ум ее и это преодолеет. Она завоюет для россиян новые жизненные пространства, презренным жидам позволит жить разве что за чертой в пределе оседлости – а за пределом оставить можно только купцов первой гильдии, высокообразованных евреев, прежних рекрутов, зарегистрированных проституток и жидов окрещенных.
Правда, есть еще одна преграда, о которой догадываются единицы во всей империи, – Михаил Ломоносов. Но эту преграду удалось ей предусмотрительно снять еще к собственному вступлению на трон.
…Император Петр Первый умирал тяжело. Он и сам не знал причину своей болезни – то ли простуда так взялась за него, то ли яд какой, или плохо вылеченный паршивым врачом запущенный сифилис – только на грудь положил ему кто-то жерновой камень, и теперь каждое дыхание стоило невероятных усилий. Но когда услышал император, что наступает его смертный час, то открылся Феофану Прокоповичу.
– Есть у меня грех еще один, владыка, – Петр быстрее хрипел, чем говорил, тот хрип вырывался из груди с остановкой, по частям. – Есть у меня сын, о котором никто не знает, Михаилом его зовут, Ломоносовым.
