– Александр Николаевич! – возмутился Старыгин. – Что вы такое говорите? Я же только что показал вам результаты анализа! Это и есть первозданное состояние картины! Тинторетто именно так задумал и написал портрет адмирала Морозини! И я не могу, не имею морального права искажать его замысел! Я не могу портить картину великого художника! Я этого себе никогда не простил бы!
Лютостанский растерянно молчал, и тогда Старыгин добавил еще один аргумент:
– Вы же знаете, что перед отправкой картину обследуют независимые эксперты, назначенные страховой компанией. Они, несомненно, заметят мою самодеятельность и поймут, что картина переписана только что. Как мы это будем объяснять?
– Ох, Дмитрий Алексеевич! – Лютостанский покаянно опустил голову. – Простите старика! Сам не знаю, что на меня нашло. Как я мог вам такое предложить…
– От безысходности! – подсказал Старыгин.
– Вот именно, от безысходности! Я просто не представляю, что нам делать! Все документы уже подписаны, все договоренности достигнуты, причем на самом высоком уровне… нет, менять что-либо уже поздно! Невозможно!
Лютостанский принялся нервно ходить по кабинету, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Наконец он остановился и повернулся к Старыгину:
– Выхода нет. Придется отправлять картину в Венецию в таком виде. Но вот что, Дмитрий Алексеевич. Вы полетите с ней.
– В Венецию? – переспросил Старыгин.
– Ну да, в Венецию! Куда же еще? Между прочим, не самое худшее место на свете!
– Венеция прекрасна, – кивнул Старыгин, – но как же…
– И не возражайте! У вас ведь открыта шенгенская виза?
– Открыта, но…
– И итальянский язык вы знаете превосходно…
– Но у меня здесь много дел…
– А все остальные дела подождут! В общем, решено – вы едете с картиной в Венецию. Собирайтесь…
– Руки! – рявкнул мастер Якопо. – Сколько раз я тебе говорил, остолоп, – руки!
– Что не так с этими руками, учитель? – Джакомо, новый ученик, на Троицу пришедший из Падуи, смотрел исподлобья, дерзко смотрел, не так, как подобает ученику. Но мастер Якопо вдруг смягчился. Он сам был когда-то таким же – дерзил своему великому учителю Тициану, не слушал его советы.
– Они вялые! – Мастер Якопо отобрал у ученика кисть и двумя сильными мазками поправил руки святого Луки, над которым работал ученик. – Сколько раз я тебе говорил – руки передают характер человека даже больше, чем лицо! Поэтому уделяй им больше внимания. Видишь, что написано там? – он показал толстым пальцем, измазанным краской, на выписанный над камином девиз: «Рисунок как у Микеланджело, колорит как у Тициана». – Это не пустые слова! Если ты хочешь работать в моей мастерской, старайся соответствовать этому девизу! Работай над рисунком, работай над колоритом!
– Я стараюсь, учитель!
В это время к мастеру Якопо подошла хромоногая служанка Лючия.
– Господин, там к вам пришел какой-то человек.
– Что еще за человек? – Мастер недовольно отвернулся от неоконченной картины. – Ты же знаешь, что меня нельзя беспокоить во время работы!
– Но он очень настаивает… он сказал, что его прислал господин граф Фоскари.
– Фоскари? – Мастер Якопо нахмурился. – Ладно, я поговорю с ним.
Он вышел из мастерской, остановился на пороге прихожей, увидел невысокого белобрысого слугу, который с любопытством оглядывался по сторонам.
– Тебя правда прислал граф Фоскари? – осведомился мастер.
– Он самый. – Посланец горделиво вскинул голову, как будто родовитость и влиятельность его господина перешли отчасти и на него. – Меня послал его сиятельство граф. Только об этом никому не следует говорить.
