– А потом?
– Ну что потом? – пожала плечами Соня. – Мне сразу расхотелось с тобой видеться, как только я поняла, что в этом случае наши доходы сойдут на нет. Матушка-то ни дня нигде не работала, и мне стало ясно почему. Перестанут Литвиновы платить – придется мне вместо медтехникума идти работать, содержать и матушку, и ее хахалей, которых она как перчатки меняла. Вотчимов, как раньше говаривали, у меня столько сменилось – не счесть. Ей-богу, на улице встречу – не узнаю! А ты говорила, твой отец – ну, приемный отец – умер? Почему?
Лида понимала, что этого вопроса не избежать, но кто бы знал, до чего не хотелось об этом говорить!
– Отравился грибами.
– Что?! – Соня побледнела. – Как? Каким образом?!
– Ну как грибами травятся? – дрожащим голосом спросила Лида. – Очень обыкновенно! Он же был на пенсии и все лето, чуть не с апреля по октябрь, проводил в саду, там у нас был домишко такой хиловатый в садово-огородном кооперативе. Я эту дачу терпеть не могла! Отец сам себе готовил. А тут черт меня как раз принес – будто нарочно! Отец говорит: надоело на картошке да макаронах сидеть, схожу в лес – как раз грибы пошли. Ну, и набрал то ли ложных опят, то ли поганку зацепил вместе с сыроежками. Пожарь, говорит, мне. А я вообще в грибах ничегошеньки не понимаю, я их и не ем никогда, гадость такая скользкая, ненавижу…
– Я тоже, – шепотом сказала Соня, и ее передернуло совершенно так, как передернуло Лиду.
– Ну, раз просит, поджарила. А мне надо было непременно к вечеру вернуться в город. Умчалась, а через три дня меня нашла полиция… Он надеялся, видимо, отлежаться, когда прихватило, никому из соседей ничего не говорил. А потом уже поздно было.
– Да, – протянула Соня. – Неслабо!
– Слушай, – с искусственным оживлением спросила Лида, – а ты вместе с матерью живешь или как?
– Или как. Ты разве не в курсе, что матушка наша общая тоже ушла к верхним людям?
Сказать, что голос Сони звучал при этом известии равнодушно, значило не сказать ничего.
– Да ты что? А как же?.. Но ведь я ехала, чтобы с ней повидаться после всех этих лет… – Лида ошеломленно качала головой.
– Повезло тебе, сестричка, что не застала ее. Матушка последние годы являла собой весьма печальную картину. Уж на что муженьку моему, Косте, все в жизни было глубоко по фигу, но и у него порою отказывали тормоза терпения.
– Ага! – оживилась Лида. – Значит, ты все-таки замужем!
– О-ой! – Соня обморочно закатила глаза. – У нас не разговор, а мартиролог какой-то получается, честное слово. Смеяться будешь, но только Костенька Аверьянов, супружник мой дорогой, тоже… того-этого…
– Какого? – свела брови Лида. – Какого – этого?
– Он умер ровно год назад, – с усилием оборвав истерический смешок, сухо, по-деловому, сказала Соня. – День в день. Отравился. Что характерно, грибами. Вот, полюбопытствуй.
Она не глядя сняла с полки и сунула Лиде пачку каких-то фотографий.
Кладбищенские жутковатые виды. Молодой человек в гробу – красивый даже мертвый, белокурый такой. Злое, затравленное Сонино лицо – на всех фотографиях она держится как-то в стороне от гроба. А это, надо полагать, поминки. Разнообразные женские лица над винегретами и блинами…
– Родня его, что ли? – тихо, сочувственно спросила Лида.
– Нет, сослуживицы. Котик мой трудился в охране местного художественного музея. Старые грымзы! Его они обожали, а меня терпеть не могут. Да меня чуть ли не весь городишко терпеть не может. Некоторые пытались повесить Котькину смерть на мою нежную шейку, но ничего у них не вышло. К их великому огорчению, у меня на тот день было железное алиби, пусть и не очень-то приличное. А, плевать!
