Девочку звали Алиной.
В процессе нашей беседы, она рассказала, что ее родители умерли, и последним пристанищем был детский дом, откуда она сбежала несколько дней назад. На вопрос, почему она совершила побег, девочка ничего не ответила, но сказала, что никогда туда не вернется. Детский дом пугал ее еще больше, чем смерть на улице от болезней и голода. От меня не ушли слова о «нескольких днях», и, пока она ела, я пытался вспомнить, сколько раз за последние пару-тройку дней видел объявления о пропаже ребенка. В России очень строго относились к взрослеющему поколению. Один инцидент – и уже весь город гудит новостями, а сотня волонтеров прочесывает кварталы не хуже собак-ищеек.
А здесь тишина.
Я попросил ее повторить, из какого именно детского дома она сбежала, и она повторила. Все так же вскользь, словно врала, и все так же быстро и неловко, словно убеждая меня не продолжать тему. Несмотря на то, что меня обеспокоила ее история, я решил прекратить разговор.
Временно.
Девочка плохо владела вилкой – это сразу бросилось в глаза.
Либо стол ей был высок, либо стул низок, она никак не могла уместиться и ерзала, точно ножки и того и другого катались на колесиках. Оба локтя она силилась прижимать к себе, но они все равно разъезжались в стороны. Она испытывала неудобство во всем, что ее окружало, и я чувствовал, как она терпит.
Терпел и я.
Когда она наелась, терпению пришел конец, и я решил, что настала пора поговорить на чистоту. Звонок в полицию напрашивался, как действие по инструкции. Но еще до того, как обратиться к телефону, я вдруг очнулся и подумал, что же буду говорить полиции в трубку. Они же наверняка что-то спросят.
Я снова завел диалог, и девочка снова отвечала с большой неохотой, будто заранее знала, кому я буду адресовать ее слова. После ее рассказа мне понадобилось еще полчаса, чтобы успокоиться и сказать себе: «Если ее не ищет полиция, значит, можно подождать до утра». Я страшно устал, и, представив, какой волокитой может продолжиться сегодняшняя ночь, почувствовал себя не готовым к подобным обстоятельствам. Конечно, рано или поздно Алину начнут искать, и медлить в моем положении не стоило. Я не хотел дожидаться, пока в мое окно постучит один из волонтеров, покажет фотографию и спросит, не видел ли я маленькую девочку с длинными черными волосами, ростом сто сорок сантиметров и лицом, на котором просматривается надпись «помогите».
Еще интереснее было бы послушать, как ее внешний вид опишут полицейские. Ни в одном детском доме ребенка не обуют в такие ужасные ботинки и не оденут в такую страшную куртку. И то и другое оказалось на ней после побега. Штаны она нашла на свалке привокзальной станции. Оттуда же была куртка. Ботинки посчастливилось отыскать в одном из подъездов, где девочка провела прошлую ночь. В чем же она сбежала из детского дома, спрашивал я у себя. Ни в чем?
Я не знал, во что одену ее завтра, и до сих пор не понимал, что останавливало меня перед звонком в полицию. Я был деморализован и никогда бы не поверил, что в подобное состояние может ввести ребенок. Наверное, главным фактором, после чего я отказался прибегать к поспешным действиям, послужил ее ответ «не возвращаться в детский дом». Сказано было так, будто решение принималось не ей лично, а целой группой. И принималось медленно, как на заседании, где ни один чиновник не хотел брать на себя ответственность за чужие ошибки. Тогда я еще подумал, что перед звонком надо побольше узнать, что именно делали с ней в детском доме. А для этого требовалось время – хотя бы утро.
