Но после Томми Салями я не была такой доверчивой. К тому времени, когда на горизонте появился бедняга Роджер Поул, я стала жуткой врединой. Когда он предложил мне пакет с попкорном, я закатила двойную истерику и заявила:
– Забирай свой дурацкий попкорн и подавись им.
После того как Джейк подарил мне бутылочные крышечки, мне стало грустно. В тот вечер я перебрала их. И насчитала около ста штук. Он нашёл несколько редких крышек от содовой, которые уже больше не выпускаются, и много таких, каких я никогда раньше не видела. Все они были чистыми, и, похоже, он умел выправить их изнутри, потому что все они были без вмятин. Я добавила его крышечки к тем, что уже хранились в моём шкафу.
У меня была куча разных коллекций: счастливые камешки (маленькие, гладкие и белые); семена циннии; цепочки для ключей; пуговицы; цветные карандаши; ключи; шнурки (все связаны в один длинный шнурок); бутылочки; закладки; открытки; и бутылочные пробки.
Мэй сказала, что, если я собираю такие вещи, это свидетельствует о моей скупости. Но для меня скупость тут была ни при чём. Мне казалось, что я оберегаю эти вещи. Я бы никому не позволила, чтобы с ними что-то случилось. Никому бы не позволила их забрать.
Эти коллекции хранились в отдельных коробках, втиснутые в шкаф, который я делила с Бонни. Мэй называла наш шкаф «свинарником», потому что там всё вечно было вверх дном. А вот в шкафу Мэй и Гретхен в другом конце комнаты царил такой идеальный порядок, что с трудом верилось, что им кто-то пользуется.
В тот вечер, после того как я убрала свои новые крышечки, все четверо нас, девчонок, лежали в постели. Бонни уже крепко спала, я же притворялась, будто сплю, а на самом деле слушала, как шептались Мэй и Гретхен.
– Как ты думаешь, Джейк красивый? – спросила Мэй.
– У него красивые волосы, – ответила Гретхен. – И у него крепкие мышцы.
– М-м-м.
Несколько минут они молчали, и я решила, что, может, они уснули, но затем Мэй сказала:
– И зачем только Зинни собирает всякую ерунду.
– Ты это к чему?
– Это такая… глупость, тебе не кажется?
– Я собираю зелёные вещи, – сказала Гретхен.
– Это другое. Это не глупость. Но крышечки от бутылок – это ни в какие ворота не лезет!
Они засмеялись.
Жаль, подумала я. Этот разговор придал мне ещё больше решимости продолжать и дальше собирать их. Но потом, в ночной тишине, в темноте, я подумала: может, они правы? Может, я и в самом деле веду себя, как глупый ребёнок? Подобные вопросы обычно долго не дают уснуть.
Вот почему я подумала, что тётя Джесси умерла из-за меня.
За день до смерти тёти Джесси я расчищала тропу. Я всё время думала о ней, потому что приближалась годовщина смерти Розы, и в это время тётя Джесси всегда становилась тихой, как мышка, словно её тело пыталось сохранить целостность. Она как будто застывала в пространстве и времени, чтобы пережить эту годовщину и не рассыпаться на миллион частей.
На тропе поднялся холодный ветер. Он гнал над моей головой тяжёлые облака и обрушивал на меня град. Я спряталась под сосной рядом с тропой, наблюдая, как град становится всё крупнее и крупнее. Крупные белые горошины падали с неба и, ударяясь о землю, подпрыгивали и разлетались во все стороны.
Землю вокруг меня устилал толстый слой сосновых иголок, и я водила по ним лопатой.
Внезапно лопата ударилась обо что-то твёрдое; я соскребла сосновые иголки. Это был плоский осколок сланца, вроде тех, которыми была выложена тропа. Странно. Как этот кусок оказался здесь, в двадцати футах от тропы? Я расчистила пространство вокруг него, но других не нашла.
