За четверкой наемников на далеченский берег сошла парочка невзрачных монахов в длинных рясах с опущенными на глаза капюшонами. Зачем в Динск из года в год жаловали инородные богомольцы, дальчане так и не могли понять. Пришлые священнослужители едва говорили по-далеченски, но почти каждый день пытались читать проповеди в базарных рядах. Их картавые, каркающие голоса лишь забавляли честной народ, и не думающий прислушиваться к словам иной, чуждой и непонятной веры. Редко когда проповедникам удавалось собрать более десятка подвыпивших слушателей, но они не сдавались. Одни монахи уезжали, приезжали другие, столь же неудачливые ораторы… Ни городской глава, ни назначенный князем воевода не мешали духовным лицам в их тщетных трудах в надежде рано или поздно обратить парочку-другую заблудших горемык в свою веру. Потуги монахов завоевать души дальчан не воспринимались всерьез, но смешили жителей Динска куда более надоевших выступлений базарных скоморохов.
Проводив парочку бредущих монахов безразличным взглядом, Емел уже хотел отправиться домой, сытно позавтракать, а затем вызвать к себе смотрителя порта и отчитать его за грязь на причале. Но тут его вдруг что-то насторожило в одной из неуклюжих, путающихся в длинных полах рясы фигур. Монах справа был необычайно высок и плечист. Кроме того, церковную одежду не оттягивал округлый нарост отвисшего живота, да и походка божьего человечка уж больно напоминала четкую, уверенную поступь воина.
– Проверить! – отдал приказ Емел стоявшим поблизости стражникам, кивком указав на парочку святош.
Приказ городского главы – закон! Он да воевода княжий – вот власть, выше которой не только в Динске, но и во всех северных землях Далечья не было. Рьяно кинулись солдаты волю Емела исполнять и, как водится, переусердствовали: не просто для расспроса монахов остановили, а, едва подбежав, тут же за руки странников схватили да с голов капюшоны сорвали. Толстячок-монах испуганно голову в плечи втянул и покорно на колени повалился. А вот второй сопротивляться стал, жесткий отпор налетчикам дал, не посмотрел, что казенный люд. Едва капюшон с его лысой головы упал, вывернулся приезжий из рук двоих стражников, а третьему, как раз тому, кто до него дотронуться осмелился, так сильно кулаком в грудь ткнул, что тот шагов на пять назад отлетел, парочку мешков сбил, на землю повалился и затих.
Осерчали солдаты, гурьбой на монаха набросились: не только те, кто приказ Емела выполнял, но и те, кто поблизости оказался. Около дюжины служивых набежало, но не судьба им была монаха за ослушание и дерзость наказать. Вертелся божий человек юлою, от ударов кулаками да алебардами ловко увиливая, а когда сам бил, то не мазал, точно в цель его удары приходились, и каждый одного-двух солдат на землю валил. Подивился Емел такому проворству да силе, еще пуще брови густые сдвинул. Не зря возникло у него подозрение: не монах то вовсе был, а лазутчик вражеский, с целью недоброй в Далечье прибывший.
На шум драки сбежались все стражники портовые, около трех дюжин их было, и чужак, хоть в кулачном бою и мастером был, не устоял. Смекалистый солдат ему под ноги сзади кинулся, оступился боец заморский, на спину упал, тут-то его и повязали. Городской глава еще и приблизиться не успел, а солдаты обидчику руки с ногами уж веревками спутали да лохмотья, что от рясы остались, с плеч сорвали. Была на заморском госте не одежда парчовая, не драная хламида крестьянская, не кожанка стеганая с кольчугой, в которых наемники обычно ходили, а настоящие стальные доспехи. Хотели уж стражники, потасовкой разгоряченные, чужаку для науки пару раз сапожищами по скулам пройтись, да остановил их Емел, не дал самоуправству свершиться. Странным показалось городскому главе, что рыцарь к ним в гости пожаловал; чурались благородные ратники вражеские дела шпионского, считали его низким, непристойным занятием.
