Ходжему удалось изобразить улыбку, хотя Аннабел с удовольствием заметила, что это потребовало некоторых усилий.
– Не слишком мудро с твоей стороны наживать врага вроде меня. Не сомневайся, я сумею донести до нужных людей те слова, которые окончательно уничтожат вашу семью, без всякой надежды на будущее, – прошипел он и, беззастенчиво разглядывая потертую ткань ее корсажа, презрительно улыбнулся. – На твоем месте я не был бы так высокомерен, особенно когда одеваешься в обноски и фальшивые драгоценности.
Аннабел вспыхнула и рассерженно оттолкнула руку, тянувшуюся к ее корсажу. Ходжем, весело хмыкнув, стал спускаться вниз. Аннабел молча выжидала. Услышав стук входной двери, она сбежала в холл, повернула ключ в замке, оперлась ладонями о массивную дубовую панель и прислонилась к ней лбом. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла отдышаться.
– Ну это уже предел, – пробормотала она, дрожа от ярости.
Больше никаких Ходжемов, никаких неоплаченных счетов… довольно они все страдали. Необходимо как можно скорее найти мужа, и охота с последующими празднествами, которые устраивает граф в Гемпшире, – самая подходящая для этого возможность. Но если ничего не удастся…
Она медленно скользнула руками по панели, оставляя влажные следы. Что же, если ничего не удастся, она всегда может стать содержанкой. Хотя никто не хочет бесприданницу в жены, немало джентльменов готовы жить с ней в грехе. Если умно себя повести, можно заработать целое состояние. Но как страшно представить, что ее больше никогда не примут в порядочном обществе… что бывшие подруги ее отринут и перестанут здороваться, что ее будут ценить только за постельные таланты. Конечно, можно жить в добродетельной бедности: шить, стирать белье или стать гувернанткой, что бесконечно более опасно, ибо молодая женщина в этой должности становится легкой добычей любого негодяя. Да и жалованья будет недостаточно, чтобы прокормить мать или Джереми, которому тоже придется идти работать. Похоже, моральные принципы им не по карману. Они живут в карточном домике, и малейшее сотрясение вызовет катастрофу.
Наутро Аннабел сидела за завтраком, сжимая фарфоровую чашку ледяными пальцами. Хотя чаю больше не осталось, все же стенки еще хранили тепло. В глазури темнела крошечная щербинка, и Аннабел машинально терла ее большим пальцем. Заслышав шаги матери, она не подняла глаз.
– Чаю? – спросила она глухо и, услышав согласие, наклонила чайник над второй чашкой и добавила небольшой кусочек сахару и побольше молока.
– Я больше не пью чай с сахаром, – объявила Филиппа. – Предпочитаю несладкий.
День, когда мать разлюбит сладкое, будет именно тем, когда в аду начнут подавать воду со льдом.
– Для твоего чая мы еще можем покупать сахар, – возразила Аннабел, размешивая чай ложкой и ставя перед матерью. Как и ожидалось, Филиппа выглядела мрачной и осунувшейся: очевидно, угрызения совести не давали ей покоя. Когда-то Аннабел посчитала бы невероятным, что ее ослепительная красавица мать, всегда веселая и жизнерадостная, может быть такой несчастной и угнетенной.
Глядя в напряженное лицо матери, Аннабел вдруг сообразила, что и у нее самой такой же измученный вид, а губы сжаты так же плотно.
– Как прошел бал? – спросила Филиппа, поднося чашку так близко, что пар скрыл ее черты.
– Как всегда, неудачно, – обронила Аннабел, смягчая откровенность ответа намеренно беспечным смехом. – Единственный человек, пригласивший меня на танец, оказался мистером Хантом.
