В одно утро на внеплановую перевязку ко мне привели высокого худого мужчину. Травма была пустяковая: порезался чем-то острым в спортзале. Мне предстояло стянуть разрезанную на пальце кожу стерильными пластырными полосками и проверять рану каждый день, пока не заживет. Следовало также выяснить, как и чем о порезался, во избежание новых травм. Я вынимала раствор для промывания раны из шкафчика и с облегчением думала, что отсчет администрации о принятых мерах предосторожности в спортзале не должен занять много времени, когда увидела на истории болезни имя потерпевшего: Олег Терехов. «Вот тебе раз, русский» – подумала я, и встретилась с холодным изучающим взглядом пациента.
– Привет, красавица, – растягивая слова, мягко сказал он по-русски . – Давно хотел с тобой побеседовать. Вишь, даже увечье себе нанес, – он пошевелил пальцем, из которого тут же пошла кровь.
Я словно очнулась от столбняка. Остановив кровь, я промыла рану и наложила пластыри.
– Так хотелось увидеть? – спросила я, убирая марлю в шкаф.
– Ну да, – ухмыльнулся он. Усмешка странным образом показалась мне знакомой. Зубы у него были плохие, почти коричневые от чефира. Передний верхний зуб был наполовину сломан. Мне вдруг пришло на ум слово «щербатый», и неприятно кольнуло в сердце. Я откровенно уставилась на Терехова.
– А как же, – продолжал он, – Так ведь не всегда встретишь земляка в этих краях.
– Да ну? – возразила я, – В Калифорнии как раз много русских.
Он осклабился:
– Может быть. Да только с Ёбурга ты одна, красотуля.
Внутри меня похолодело. Ёбург или Екат, – так обычно называли Екатеринбург, когда-то Свердловск, областной центр на Урале. В Екатеринбурге я провела пять лет своей жизни, которых были наполнены бесшабашным студенческим весельем, ночными пирушками и дискотеками. Неустанно крутились на кассетниках песни местных групп, к этому времени временно или насовсем перебравшихся в Питер: Наутилус Помпилиус, Чайф, Агата Кристи… В те времена волосы мои были коротко острижены и выкрашены в красный цвет, а лицо с утра буквально рисовалось: тональный крем, пудра трех оттенков, румяна на скулы и, словно маску – тени на веки и до бровей.
Пожелтевший от папирос палец Терехова снова зашевелился, проверяя, не туго ли я наложила бинт.
– Я смотрю, ты тут неплохо устроилась, – сказал он. – И с законом в ладах, и нашему брату помогаешь не сгнить тут на нарах.. Только смотри, красавица, не загордись слишком. Странная ты, говорят: уже сороковник, а на лодке живешь, на велике ездишь.. Что, денег не хватает, платят мало? Так ты обратись к кому надо, потолкуй, чё там, свой своего не выручит, а?
Я поймала себя на том, что во все глаза уставилась на него, пытаясь понять, что он имеет в виду. Разговор шёл в одни ворота: Терехов обращался ко мне так, как будто я его хорошо знаю. Он, наверное, принимает меня за кого-то другого, другого объяснения нет, – решила я. И вдруг до меня дошел смысл сказанного: лодка, велосипед, Екатеринбург… Он действительно знает обо мне, но каким образом?! Мои ладони вспотели.
– Готово, – сказала я по-английски, словно ограждаясь чужим языком от его откровенно потешающегося надо мной взгляда. – Вы можете идти, – и кивнула охраннику, все это время безразлично ожидающему у двери.
В висках пульсировало. В душу втек противный липкий страх, и словно склеил меня изнутри, мешая дышать. Вдруг очень захотелось курить, – студенческая привычка, оставленная далеко позади, в Екатеринбурге.
