В одном углу находилась печь, сложенная из камней и глины, которая уже успела остыть. Рядом с печью был брошен ворох хвороста и несколько поленьев. Посреди комнаты лежала сиротливая тряпичная кукла, будто только что выпавшая из детских ладошек.
Я запер дверь изнутри на массивный деревянный засов. Старуха крикнула собаке:
– Коч, Града, булдом канапертили.
Града подошла к двери и тяжело рухнула на пол, опустила морду на широченные лапы и изобразила тоску в глазах, всем своим видом показывая, что ей не нравится задание быть сторожем.
– На каком языке ты разговариваешь с собакой? – спросил я колдунью.
– Это древнее наречие Сефкелов. Я и моя собака ещё помним этот забытый могущественный язык. В нём одно слово может переломать все твои кости.
– А сколько же ты зим смотришь на этот мир?
– Как мне ответить тебе на этот вопрос? Очень давно, раз я знаю мёртвый язык моих предков. А теперь не мешай мне. Есть один вопрос, в котором нужно разобраться сейчас же.
Альфия снова возилась с ранами Хордиса. Он сидел на полатях с довольной улыбкой. Девушка ухаживала с такой теплотой и заботой, что он не ощущал боли и потому был счастлив от её прикосновений. Давно я не помню его таким. Его внешняя мужественность и твёрдость сменилась юношеской беззаботностью и романтизмом. На него было приятно смотреть, он пребывал в состоянии лёгкой эйфории, что проще называется влюблённостью. Может быть, это их общая судьба?
Я подошёл к печи, бросил в неё пучок хвороста, который поджёг с помощью кремниевого искрителя. Весёлое пламя заплясало на сухих ветках. Потом положил в оживший очаг более толстые поленья, набрал из кадки в небольшой котёл воды и повесил посудину на печной крюк, позволив огненным языкам облизывать дно и стенки сосуда.
Ворона облюбовала себе место сверху, на подвешенном шесте, куда прежние хозяева развешивали предметы нужные в хозяйстве – деревянные ковши и ухваты. Птица внимательно наблюдала за моими действиями, вращая головой в ту сторону, куда я направлялся. Когда в печи треснул горящий сучок, обугленный кусок его отскочил и попал в мои волосы. От рождения они у меня вились волной, и мне было трудно отыскать этот уголёк. Ворона спорхнула с шеста и прямо налету клювом вытащила сучок из волос, уронила его на пол и вернулась. Я был удивлён её действием. От питомцев Хельды, оказывается, больше пользы, чем неприятностей, как мне казалось раньше. Я посмотрел на птицу и улыбнулся. Она отвернулась в сторону.
Колдунья сидела за столом, перед ней лежало знакомое серебряное блюдо, в него она насыпала горкой печную золу. Чёрной горящей свечой она водила по кругу. Расплавленный воск капал на пепел. Её сморщенное лицо было напряжённым. Затем она цокнула языком и достала из кожаных ножен потемневшее от времени лезвие с рукоятью из оленьего рога, украшенной большим полупрозрачным аметистом фиолетового цвета. Нож был явно жертвенный и очень старый.
Колдунья водила лезвием по пеплу, вычерчивая какие-то магические знаки. В тихом доме было слышно, что она произносит заклинание:
Пепел прогоревший,
В серебро осевший,
Воском закреплённый,
Мною воскрешённый,
Говори открыто,
Что в тебе зарыто.
Жжёное полено,
Прояви из тлена.
Хельда дунула на пепел, пыльное облачко разлетелось в стороны, а на блюде осталась фигурка из склеенного воском пепла. Очертаниями фигурка походила на человека, но странного телосложения. Старуха повернулась к собаке и сказала:
