Революционная деятельность Ататюрка не прошла для него даром – по доносу шпиона и по обвинению в издании подпольной газеты и создании тайной организации он оказался в тюремной камере, в которой ему было суждено провести целый месяц.
О многом передумал он в долгие часы своего заточения, с утра до ночи меряя шагами свое тесное узилище, в котором царили вечный полумрак и страшная грязь. И только здесь, в тюремной камере, до Кемаля в полной мере дошло то, что, по сути, именно так и жили миллионы турок, даже если они и не находились за толстыми тюремными стенами. И точно такой же тюрьмой являлась для них вся империя! И надо как можно скорее разрушить эти пока еще непробиваемые, но уже начинавшие давать трещины стены.
И почему бы это не сделать ему? Он молод, образован, любит свою родину и готов на многое. Если только… ему дадут выйти из этой мышеловки! А если не дадут? Ататюрк не был трусливым человеком, но порою ему становилось не по себе. А что если это действительно конец и он уже никогда не выйдет из этой страшной тюрьмы? Как ни ряди, он злейший враг самого султана, ну а как тот расправляется со своими врагами, ему было хорошо известно.
Но, как видно, не напрасно молила Зюбейде-ханым Всевышнего, услышал Тот ее страстные мольбы, и, к великой радости и не менее великому изумлению Кемаля, его выпустили из тюрьмы. Правда, перед самой «амнистией» он прошел через новое унижение, представ перед самим Измаилом Хаккы-пашой. Когда Кемаля ввели в комнату, сидевший за большим столом генерал кивком отпустил конвойных и сквозь линзы своих очков в золотой оправе уставился на вздумавшего вольнодумствовать и только уже поэтому не нравившегося ему Кемаля с таким зловещим видом, словно собирался расстрелять его в собственном кабинете. И, говоря откровенно, расстрелял бы! Ведь именно в таких, как этот Кемаль, он видел вызов, а возможно, даже и приговор всему тому, что было ему так дорого.
Даже не пытаясь скрыть своей неприязни к застывшему по стойке «смирно» молодому человеку, он долго и нудно говорил о том, что великий и мудрый султан сделал все, чтобы он получил прекрасное образование и высокий офицерский чин, а он отплатил своему благодетелю черной неблагодарностью. И уж кому-кому, а ему, молодому и способному, следовало бы направить все свои помыслы на служение султану и империи, а не на расшатывание ее устоев. Да и зачем будущему руководителю турецкой армии нужны какие-то подозрительные газетенки и стишки давно просившихся на виселицу рифмоплетов, не говоря уже о крамольных речах в присутствии еще не окрепших умов, склонных в силу своей легкомысленности к смуте и неповиновению?
Да и личная жизнь молодого офицера не вызывала у инспектора особого восторга, и на протяжении своей нудной речи он несколько раз упомянул о ресторанах и кафе, в которых так любил бывать Кемаль. Чего он вообще хочет, в конце концов, задал риторический вопрос Измаил-паша, в упор глядя на не проронившего ни единого слова Кемаля. Навсегда похоронить себя в той камере, откуда его только что привели? Если так, то ему можно пойти навстречу!
Выдержав долгую паузу, Измаил-паша наконец проскрипел, что его величество так бы, наверное, и сделал, если бы Кемаль не был так молод, а значит, и легкомыслен. И на этот раз он прощен. Конечно, у его величества были совсем другие виды на его будущее, ему нужны способные люди, но Кемаль сам испортил себе карьеру, и теперь вместо ожидавшей его Македонии он отправится в Сирию. Его величество, повысил голос Измаил-паша, очень надеется на то, что молодой офицер сделает надлежащие выводы и впредь будет вести себя куда благоразумнее, дабы своим отныне и навсегда в высшей степени примерным поведением заслужить прощение.
