Юргенс встал с постели, как обычно, в девять утра и занялся гимнастикой. Он любил твердый распорядок дня. Даже война и тревожные события, с ней связанные, не изменили его привычек. Служитель никогда не спрашивал, что ему делать сегодня, завтра, через неделю… Он знал свои обязанности, как таблицу умножения, и выполнял их абсолютно точно.
В столовой ожидал завтрак. Юргенс уже хотел сесть за стол, как вдруг его внимание привлек необычный шум на улице. Он подошел к окну и раздвинул шелковые занавески. Солдаты, наводнившие мостовую и тротуары, брели без всякого порядка. На голове у многих были пилотки, обвязанные сверху женскими платками, шапки-треухи, фетровые шляпы; поверх шинелей – фуфайки, овчинные полушубки, штатские, простого покроя пальто; на ногах – валенки, сапоги, ботинки, а у одиночек даже веревочные или лыковые лапти. Изредка мелькали офицерские фуражки.
– Какая гадость! – процедил сквозь зубы Юргенс, задернул занавески и подошел к телефону.
Начальник гарнизона охотно удовлетворил любопытство Юргенса. Он объяснил, что в город прибыли на кратковременный отдых и переформирование остатки разбитой немецкой дивизии, вырвавшейся из окружения.
Через полчаса в передней раздался звонок, и служитель ввел в кабинет посетителя. Юргенс чуть не вскрикнул от удивления: перед ним стоял его родственник подполковник Ашингер. Он был одет в куцый, изодранный пиджак. Сквозь дыры в брюках просвечивало грязное белье, на ногах болтались большие эрзац-валенки. Небритый, с лицом землистого цвета и впалыми щеками, он ничем не напоминал того вылощенного, развязного офицера, каким видел его Юргенс в последний раз.
– Что за маскарад? – спросил Юргенс, хотя он уже догадался о происшедшем.
Ашингер молча добрался до кресла, бросился в него и, уронив голову на руки, заплакал, неестественно подергивая плечами.
– Этого еще не хватало! – с досадой сказал Юргенс, выходя из-за стола.
– Не могу… не могу… Какой позор! – выдавил из себя подполковник, захлебываясь слезами и по-мальчишески шмыгая носом.
– Что за шутовской наряд?
– Если бы не он, я едва ли остался бы жив, – И Ашингер изложил подробности разгрома дивизии.
– Но нельзя же доводить себя до такого состояния! – укоризненно покачал головой Юргенс.
– Тебе хорошо говорить! – возразил Ашингер. – А я бы хотел видеть твое состояние после того ада, в котором мы находились!
– Хм, – фыркнул Юргенс, – с русскими я познакомился немного раньше тебя, мой дорогой…
– Но если я не ошибаюсь, ты в первом же бою поднял руки и сдался в плен?
– Так надо было… – немного смутившись, ответил Юргенс. – Ванну подполковнику. Быстро! – обратился он к вошедшему служителю.
Ванна оказала благотворное влияние на Ашингера, а бокал вина окончательно привел его в равновесие, и он начал довольно спокойно рассказывать о пережитом.
После третьего бокала подполковник уже с трудом выражал свои мысли; он встал, нервно прошелся по комнате и, чувствуя себя неловко в плохо сидящем на нем штатском платье, опять сел за стол. По его мнению, не надо было связываться с Россией: не надо было лезть в это пекло.
Юргенс пристально посмотрел на подполковника:
– Последнее время тебе стоит только открыть рот, и ты обязательно скажешь какую-нибудь глупость.
– Это не глупость…
– Глупость! У нас еще есть сильнейшее секретное оружие…
