– Давай, Игорь, поползем в твой дом, а там разберемся. Веди!..
Калеку-бойца и мальчика приютила каморка под лестничной клеткой, где до войны жил дворник.
На рассвете в город вошли немцы.
Игорек ни на шаг не отходил от своего друга. Он добывал для него куски хлеба, пищу, а когда Василий Терещенко – так звали бойца – окончательно окреп и взялся за знакомое ремесло сапожника, Игорек обеспечил его заказчиками. Вскоре Василий вошел в группу Изволина и стал подпольщиком.
Сейчас, глядя на Василия, Пелагея Стратоновна с грустью думала о тяжелой судьбе этого человека.
– Трудно вам? – тихо спросила она.
– Ничего… Страшное прошло. Осталось немного ждать… – Василий шутливо подмигнул. – Скоро хлеб-соль готовить надо и хозяев настоящих встречать.
Звонко чихнули в коридоре, и в каморку вбежал худенький белоголовый мальчуган.
– Вот! – сказал он с гордостью и высыпал на кровать кучу мелких медных гвоздей.
– Ай да молодец! – похвалил Василий. – Таких гвоздей днем с огнем не сыскать. Вот мы их сейчас и вгоним в подметку!
– Ты что же не здороваешься со мной? – Пелагея Стратоновна притянула мальчика к себе и несколько раз поцеловала его взлохмаченную головку.
– Пойдем, – сказала она, – Денис Макарович ждет.
Шагая рядом с Пелагеей Стратоновной, Игорек оживленно рассказывал новости, которые он услышал на рынке. Женщина молча кивала головой, но не вдумывалась в слова мальчика: она была занята своими мыслями.
– И чего я жду? Сегодня же поговорю с Денисом, – проговорила она вслух.
Игорек остановился, удивленный:
– Что вы оказали, тетя Поля?
– Я? – смутилась женщина. – Я говорю, что вот мы и пришли.
Светало. Легкий ветерок шевелил макушки деревьев. Лесная чаща, еще окутанная ночной мглой, медленно, как бы нехотя, расставалась со сладкой дремой.
Над озером таяло голубоватое облачко тумана, а на вершинах могучих сосен, гордо раскинувших свои шатры, уже заиграли первые лучи солнца. Всюду стоял приторный аромат папоротника, мха, прели, перестоявшихся грибов.
Где-то за озером закричала иволга, закричала громко, тревожно.
Иннокентий Степанович Кривовяз вздрогнул и очнулся от забытья.
– Фу, черт! – с досадой выругался он. – Неужели уснул?
Машинально застегнув кожанку, Кривовяз встал с замшелого пня и оглянулся.
– Нехорошо! – с укоризной в голосе сказал он, как бы осуждая родившийся день за его золотистую россыпь лучей, за ясную синь неба и крики иволги.
Иннокентий Степанович был недоволен тем, что утро застало его врасплох. Всю ночь бодрствовать, бороться с дремотой – и перед самым рассветом уснуть! Кривовяз передернул плечами от холода, засосал с раздражением трубку и вдруг заметил, что чубук ее еще тепловат. Это успокоило и даже развеселило его – значит, он только задремал, может быть какие-нибудь десять минут и спал-то.
Он распалил трубку, с наслаждением затянулся и почувствовал едва уловимое опьянение не то от табака, не то от чистой утренней свежести. Пройдясь несколько раз твердо и крупно по поляне от пня до ближайшего куста и обратно, он окончательно вышел из полусонного состояния.
Холодок вызывал легкий озноб. Кривовяз подошел к костру и протянул руки к теплу. Костер еще горел, огонь лениво долизывал поленья.
Кривовяз долго, с доброй улыбкой наблюдал за спящими партизанами, вслушиваясь в их ровное, спокойное дыхание.
Легкий дымок от костра поднимался над поляной, вился к небу тонкой, ровной струйкой. День ожидался хороший. Это было кстати. Впереди лежало еще много километров пути – без дорог, без троп. Группа партизан во главе с Кривовязом после тяжелого двухдневного боя уже третьи сутки пробивалась лесами к стоянке бригады. Солнце вставало над лесом – по-осеннему ясное, но не горячее. Пора было поднимать ребят.
