– Кто приглашал мальчишку к вам? – спросил он.
– Я сам взял его, с набережной, – ответил полицейский.
Брови у Гунке приподнялись.
– Да вас же каждая собака в городе знает! – сдерживая нарастающее раздражение, произнес он.
Полицейский слегка улыбнулся:
– Я осторожно… никто не видел.
– А в какое время это происходило?
– Утром.
Глаза у Гунке округлились. Он долго не мигая смотрел на сотрудника полиции каким-то тоскливым, безнадежным взглядом.
– Где вы беседовали с ним?
– В дежурной комнате.
Из груди начальника гестапо вырвался стон, будто ему выдернули больной зуб. Он оторвался от спинки кресла, обхватил голову руками и уперся ими в стол.
– Я же предупреждал вас, что следует быть крайне осторожным, а тут днем… дежурная комната… Кто вас учил так работать?
Полицейский молчал. Он лишь тяжело вздохнул и изобразил на лице покорность.
– Что вы поручили этому побирушке? – вновь спросил Гунке.
– Я ему поручил выяснить, кого посещают оба эти молодчика.
– О… о… о!.. – простонал Гунке и замотал головой. – Да я об этом знаю не хуже мальчишки. Все вы мне испортите с этим оборванцем! Понимаете?
Полицейский встал и начал мять фуражку в руках.
– Убирайтесь ко всем чертям! А если я узнаю, что вы встречаетесь с этим сопляком-нищим, я и с вас, и с него семь шкур спущу!
Не дожидаясь, пока переводчик доведет его мысли до обескураженного полицейского, взбешенный Гунке вышел из кабинета, хлопнув дверью.
Лес залила талая вода. Размягченный серыми обволакивающими туманами, напившийся досыта земной влаги, он отяжелел и ждал тепла. Волнующая весна бродила ветерком среди берез и сосен, кленов и осин.
Заломин и Повелко шли лесом, пробираясь к чурочному заводу. Вода то и дело преграждала путь, и им приходилось или обходить лужи и ручьи, или перескакивать с пня на пень, с кочки на кочку. Повелко прыгал легко, а старику Заломину явно не везло: вот уже третий раз он оступился в холодную воду.
– Опять промок! – ворчал он, выбираясь на сухое место. – Не рассчитал.
Повелко смеялся:
– Не годишься ты, вижу, в лесные жители, а еще партизанить хотел!
– Ничего, научусь! Еще молодой, – отшучивался старик.
Ходить по весеннему лесу становилось все труднее, и каждый раз, возвратившись на завод, Повелко и Заломин вынуждены были весь вечер сушить сапоги и портянки. Сегодня воды прибавилось; она закрывала бугорки, стояла в низинах, под стволами деревьев. Путь был тяжелый. Километр, отделявший завод от мостика, который ремонтировали Повелко и Заломин, занимал более часа ходьбы.
Наконец показалась поляна. У самого края ее стояли три новых деревянных барака с крохотными подслеповатыми оконцами. Чуть поодаль – кособокая рубленая избенка. Ее двускатная тесовая, почерневшая от времени крыша поросла мохом, покрылась лишайником. Оконца, застекленные осколками, глядели неприветливо. На поляне высились огромные бунты строевого, мачтового леса, подготовленного к вывозке, лежали вороха пиловочника, подтоварника, горбыля, реек…
Это была территория чурочного завода. Ни высоких труб, ни цехов, ни ограды. Все производство – пилорама. Она стояла на открытом воздухе и приводилась в движение двумя старенькими путиловскими тракторами. Тракторы тарахтели с утра до ночи; им вторили визг циркулярных и двуручных пил и стук топоров.
Когда Повелко и Заломин вышли на поляну, завод работал. Несколько человек сгребали чурки в вороха и грузили на подводы. Утром их должны были отправить в город.
