Присаживаюсь рядом с Уиллом и изучающе смотрю на него. Глаза у него уже стеклянные, физиономия так и пылает, нижняя губа блестит от слюны. Он сидит слишком близко ко мне. На кофейном столике какой-то иллюстрированный альбом про всякие пещеры и разломы, а прямо на нем то ли чашка, то ли пепельница из распиленной пополам агатовой жеоды[42]. Подхватываю ее, разглядывая слои ярко-голубых кристаллов, зародившихся где-то в самой толще земли.
– Где твой телефон? – спрашиваю я. – Может, сделаем селфи?
Он кривится.
– Нету телефона. Уронил, пришлось отдать в ремонт. – Кладет мне руку на колено, крепко сжимает. – А ты классная, тебе это когда-нибудь говорили?
Медленно моргает.
Кладу свою руку поверх его лапы. Замечаю, что подсунутое мной пойло он не допил. Приложился основательно, но все равно кое-что осталось. Уилл тянется ко мне губами для поцелуя, открыв рот. Легонько отталкиваю его двумя пальцами в лоб.
– Не так быстро! – Этот толчок, пусть даже всего двумя пальцами, производит магический эффект. Если б он захотел, если б был трезв, то даже и не пошелохнулся бы. – Давай для начала поболтаем.
– Поболтаем?
Он ухитряется натурально прошепелявить это слово, хотя в нем нет ни одной буквы «с». Отшатывается назад, упершись в пол локтями и едва не пролив намешанную мною бурду, которую я успеваю спасти.
– Просто хочу задать тебе несколько вопросов, – говорю я, соблазнительно поводя чашкой у него перед носом.
– Ты что, не помнишь меня? – вдруг спрашивает он.
Застываю.
– Что-что?
Уилл опять садится ровно, выпрямив спину.
– Ты ведь… Мы когда-то были знакомы. Так ты что… не узнаешь меня?
– Откуда я должна тебя знать?
– По Нью-Джерси, – с некоторой настойчивостью произносит Уилл – или, по крайней мере, с такой настойчивостью, какую можно выдавить из себя под действием рогипнола и алкоголя.
Я ошибалась? Уж не узнал ли он меня в ту же секунду, как увидел меня тогда в штаб-квартире САЭ? Я постоянно твердила себе, что слишком сильно изменилась, что пубертатный период заметно на мне сказался, что изменить имя на Хлою будет вполне достаточно, чтобы одурачить такого тупицу, как Уилл. И вот теперь он смотрит на меня выпученными глазами – зрачки настолько расширены, что едва не перекрывают радужку. Выражение у него на лице почти беззащитное.
– Ты ведь помнишь… то, что случилось в ту ночь.
По-прежнему не могу пошевелиться, отчего накатывает злость. Он застал меня врасплох, мы почти поменялись ролями, и мне нужно сохранить контроль за ситуацией.
– Уилл, у тебя до сих пор то видео?
– В ту ночь ситуация вышла из-под контроля… вышла из-под контроля, а не должна была.
– Где это видео? У кого еще оно есть?
– Но я же тебе нравился – я знаю, что нравился…
– Ты мне и вправду нравился.
– Я тебе нравился, – повторяет он, на сей раз громче. Изо рта у него начинает течь слюна.
– Да, нравился. Я была готова писать твое имя на заборах, потому что мне было двенадцать, а ты изнасиловал меня.
– Э-э, погоди… – очень медленно произносит Уилл, подаваясь ко мне. – Я тебе нравился!
Моргаю, крепко вцепившись пальцами в острые кристаллы жеоды, которую до сих пор держу в руке, – одна сторона этой каменной чаши отполирована и идеально гладкая, все остальное грубое и шершавое. Сердце бьется ровно. Изучаю его лицо: бледные белесые брови, начинающую пробиваться щетину на щеках.
– Ты трахнул меня, а Бретт Миллер заснял это на твой телефон, и мне было всего двенадцать! Где этот телефон? Где видео?
