– Выкуп будет?
– Не будет! У меня ничего нет, – твердо произнес Левон.
– Что ж ты, мерзавец, думаешь, что я отпущу тебя без выкупа?
– Нет, я так не думаю.
– На что же тогда надеешься?.. Не даешь выкупа – вступай в войско!
– Не хочу в войско.
– Так давай выкуп!
– Мне нечем откупиться. Имел бы деньги – отдал бы все до шеляга, чем тут погибать!
– Врешь, пес! Имеешь, мне доподлинно известно, что имеешь. Иначе не сидел бы здесь. Мои люди знают, кого брать!
Халявицкий пожал плечами.
– Нет, не имею… Заберите мою хату, мою усадьбу, мою землю… А золота нету!
– На черта мне твои земли и твоя хата! – разозлился Юрась и повысил голос: – Мало ли сейчас повсюду пустующих хат и заросших бурьяном полей?.. Мне нужно золото! Ибо только за золото я могу нанять войско и строить государство!
– Какое государство и для кого – для турков? – вырвалось у узника.
Юрась побледнел, как мертвец.
– Дурак! – взвизгнул резко. – Провидение избрало меня, чтобы я возродил то, что мы потеряли после смерти моего отца гетмана Богдана! Чтобы я снова собрал войско и построил державу!.. Но что я могу сделать без денег? Без золота?
– Золота у меня нет!
– Найдешь, мерзавец! Эй, пахолки, почешите-ка ему по турецкому обычаю пятки!
Здоровенные пахолки сгребли узника, распластали на снегу. Один уселся ему на спину, а второй стащил сапоги и начал увесистой палкой дубасить по ступням.
– Один, два, три, – считал Многогрешный, – пять, десять… пятнадцать… тридцать…
От нестерпимой боли узник извивался, кричал, умолял прекратить истязание, но Юрась поднял руку только тогда, когда Многогрешный отсчитал сто ударов.
– Хватит! Поднимите его!
Пахолки с усилием натянули на распухшие окровавленные ноги сапоги и, поддерживая избитого под руки, поставили его перед гетманом.
– А теперь скажешь? Припомнишь, где запрятал золото? Как видишь, я не шучу! Ведь я не для себя стараюсь, а для всеобщего блага, поелику я один ныне радею об отчизне нашей! Понял, вельможный пан?
– Понял… Спасибо тебе, ясновельможный пан гетман, что утешил хотя бы тем, что пытал меня для всеобщего блага, – глухо произнес Халявицкий. – Но золота у меня от этого никак не прибавилось… Хоть убей, правду говорю!
– Найдешь! Как припечет, так найдешь и домашним скажешь, где найти! Не одного такого упрямца повидал я!.. – со злобой прошипел Юрась и крикнул пахолкам: – Бросьте его в яму, пускай там посидит еще да подумает хорошенько!
Не успел Левон и глазом моргнуть, как его поволокли к яме и швырнули вниз, да так, что он загрохотал по лестнице.
– Ну, кто согласен внести за себя выкуп, милостивые паны? – сурово спросил Юрась, обращаясь к остальным узникам, трясущимся от страха и холода.
Двое вышли вперед. Молча поклонились.
– Что скажете?
– Не пытайте нас, ясновельможный пан. Не сегодня, так завтра принесут за нас выкуп.
– Ладно! Полезайте назад в яму… А вы?
Те, к кому был обращен этот вопрос, опустили головы в ожидании самого худшего.
– Чего молчите?
– Нечего нам сказать, – произнес один. – Хоть убейте, а выкупа не наскребем.
– Всыпьте ему!
Пахолки схватили беднягу, бросили на снег. Это был сильный широкоплечий горожанин. Он сопротивлялся, брыкался, не давая себя разуть, но его ударили палкой по голове, содрали сапоги и отколошматили так, что несчастный едва дышал. Встать сам он не смог, его схватили за руки и за ноги и бросили, как колоду, в яму.
Затем запыхавшиеся пахолки принялись за следующего.
