– Афанасий, сын Федоров. Когда родился – не ведаю, про то у попа в книге записано, а нам знать без надобности.
– Ладно, уточним у отца Кондрата, – пометил я. – Что думаете о краже в царской казне?
– А чего ж тут думать? Мы к тому непричастны. Казна, она большая, ежели кто чего слегка и прихватил, так ведь на то и колодец, чтобы пить.
– Ну, если понемногу, то, может быть, и действительно не так заметно. Но в этом случае подобные действия трактуются как «планомерное расхищение государственной собственности». Мы же имеем дело с конкретной кражей. Три сундука с золотом…
– Чего ж это – три?! – аж подпрыгнул Мышкин. – Откуда три‑то взялось? Один сундучок всего и был! Неча напраслину на людей возводить…
– А вы откуда знаете, что украден именно один и что именно сундучок, а не ларец, не мешок, не бочонок? – ласково полюбопытствовал я.
– Так ведь… это… все вон знают! Ты любого в городе спроси – он те сразу скажет. Земля‑то, она слухом полнится.
– Допустим… Ну, а вот лично вы чем занимались весь вчерашний день?
– Дык… как же… упомнишь тут… – насупился боярин, запуская обе руки в бороду, словно ловя там кого‑то. – Спал да ел, по хозяйству холопам дела распределял, во дворец после обеда захаживал, в баньку под вечер, ну и ужин с осетринкой, поросенок с кашей, пироги с ягодой, меду немного…
– Достаточно. А в подвалы, где казна хранится, заходили?
– Нет! Как можно! Не был я там!
– А почему, собственно, нет? Царь Горох утверждал, что вы относитесь к лицам, имеющим допуск в хранилище.
– Бываю там, верно, но редко бываю… Моя служба – стрельцов у входа ставить. Чтоб глядели в оба! А внутрь я не захожу. Что я там, денег не видел?
– Ясно. Значит, вы отвечаете за охрану объекта. Что ж… должен вас огорчить. Раз уж произошла кража, то, найдем мы вора или нет, в любом случае выговор за халатность вам обеспечен.
– Избавь от гнева царского, батюшка сыскной воевода! – неожиданно рухнул на колени перепуганный боярин. – Вовек твоей услуги не забуду. Неповинен, неповинен я! Не губи душу, отпусти на покаяние!
– Встаньте! Сейчас же встаньте, Афанасий Федорович! – вскочил я. – Люди войти могут, а вы тут на коленях ползаете. Что за манеры? Вы в милиции, а не в храме. Встаньте!
– Не губи… В доме семеро по лавкам, жена восьмым брюхатая! – продолжал изливаться Мышкин, не обращая никакого внимания на мои попытки его поднять.
Баба Яга бросила вязанье и поковыляла на помощь.
Боярин надрывался вовсю:
– И здоровье не то уже… Почитай, что ни день, то сердце ломит! Сынков‑то два всего, остальные дочки. Им расти, а мне приданое готовить. А как засадит государь в острог, кто их, сиротиночек, замуж‑то возьмет?! Не губи, воевода! Христом Богом молю!..
Как мы его в дверь вытолкали – ума не приложу… Японский городовой! Если тут каждый будет устраивать подобную истерику, никаких нервов не хватит. А потом говорят, милиция не сострадает гражданам… Ну, вот посострадайте такому – он из вас веревки вить начнет, а воровать не перестанет. Я выглянул в окно. Боярин Мышкин, рыча, понараздавал оплеух дожидавшимся слугам, с трудом взгромоздился на коня и с довольной рожей отправился домой. Толпа родственников, славя Бога и распевая песни, двинулась следом.
– Ну, что скажет наш детектор лжи?
– Врун он, батюшка, – твердо объявила Яга. – Да и трус в придачу. Ты бы проверил еще разок, чего он там наплел.
– Это я и сам мог сообразить. Есть в его болтовне пара несостыковочек… Я‑то, признаться, думал, что ты, старая, мне сразу на вора укажешь.
