– Ты запросто рискуешь жизнью, чтобы послушать прорицателей и вымыть голову?! – взорвался он. – Какого дьявола, что не так с твоими волосами? Они и без того прекрасны!
– Ты ничего в этом не понимаешь, тайпан, – холодно возразила она. – Именно там я и узнаю все слухи. У цирюльницы. – Она взяла его руку и провела ею по своим волосам. – Вот видишь. Они стали гораздо мягче, нет?
– Нет! Не стали! Смерть Господня, если ты еще хоть раз посмеешь уйти, не предупредив меня, куда направляешься, получишь такого шлепка, что не сможешь потом сидеть целую неделю.
– Только попробуй, тайпан, клянусь Господом! – ответила она, и ее глаза сверкнули, поймав его негодующий взгляд.
Он тут же схватил ее в охапку, невзирая на бешеное сопротивление, подтащил к кровати, задрал платье и нижние юбки и шлепнул ее пониже спины так, что зазвенела рука, а ее саму швырнуло на постель. Он никогда раньше не бил ее. Мэй-мэй как ветром сорвало с кровати, она бросилась к нему и злобно вцепилась в лицо своими длинными ногтями. Фонарь полетел на пол. Струан опять поднял ее и шлепнул еще раз. Она вывернулась у него из рук и полоснула ногтями по глазам, промахнувшись на какую-то долю дюйма и оставив на щеке глубокие царапины. Он сжал ее кисти, повернул к себе спиной, сорвал с нее платье и все, что было под ним, и в третий раз ударил по голым ягодицам открытой ладонью. Она яростно сопротивлялась, ткнув его локтем в пах и опять вцепившись в лицо ногтями. Собрав всю свою силу, он прижал ее к постели, но она высвободила голову и впилась зубами в предплечье его левой руки. Он задохнулся от боли и вновь с размаху ударил ее по ягодицам. Она только крепче сжала зубы.
– Клянусь Господом, ты кусаешь меня в последний раз! – процедил он сквозь сжатые зубы.
Ее зубы еще глубже вонзились в предплечье, но он специально не отдергивал руку. Его глаза стали влажными от боли, но он лишь хлестал Мэй-мэй все сильнее и сильнее, каждый раз по ягодицам, пока не заболела рука. В конце концов она разжала зубы.
– Не надо… больше… пожалуйста… пожалуйста, – прерывистым голосом пробормотала она и, беззащитная, заплакала, уткнувшись лицом в подушку.
Струан перевел дыхание:
– А теперь попроси прощения за то, что ушла без разрешения.
Ее багровые, истерзанные ягодицы напряглись, и она вздрогнула, ожидая нового удара, однако он не поднял руки. Он знал, что нрав чистокровной лошади должен быть только укрощен, но не сломлен.
– Я даю тебе три секунды.
– Я… прости меня. Ты сделал мне больно. Больно, – выдавила она.
Он поднялся с кровати и, поднеся руку к свету, осмотрел рану. Зубы Мэй-мэй проникли очень глубоко, выступила кровь.
– Подойди сюда! – повторил он, но на этот раз его голос прозвучал как удар плетью, и она, вздрогнув, вскочила на кровати. Он не смотрел на нее. Торопливо собирая вокруг себя обрывки платья, она начала спускаться с кровати.
– Я не велел тебе одеваться! Я сказал, подойди сюда.
Она быстро засеменила к нему. Ее глаза покраснели от слез, лицо было перепачкано размокшей пудрой и потеками туши.
Он положил руку на стол, куском ткани промокнул сочащуюся кровь и налил бренди в каждую ранку. Чиркнув спичкой, он передал ее Мэй-мэй.
– Опусти пламя в раны, в каждую по очереди.
– Нет!
– По очереди, – повторил он. – Человеческий укус так же ядовит, как укус бешеной собаки. Живее!
Ей понадобилось три спички, и всякий раз она плакала чуть-чуть громче, и к горлу подступала тошнота от запаха паленого мяса, но рука у нее не дрожала. И всякий раз, когда вспыхивало бренди, Струан скрежетал зубами и не произносил ни слова.
