Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
А. С. Пушкин
Около полудня Савари вернулся в штаб Наполеона, располагавшийся на небольшом постоялом дворе по дороге в Брюнн:
– Сир, принц Долгорá ждет на первом посту.
Не успел он договорить, как император уже мчался туда с такой скоростью, что взвод охраны едва поспевал следом. Он всегда передвигался стремительно, нетерпение гнало вперед, а тут еще подстегивала сумасшедшая мысль: «Вдруг царь, наконец, понял, что для войны нет причин, и удастся заключить достойный мир?»
Высокому, белому, лощеному Долгорукому, воспитанному в пышной и медленной церемонности русского двора, был неприятен сам вид этого смуглого, слишком быстрого человека с резкими порывистыми движениями. Не только в нем не было византийской царственности, надмирного величия василевсов, но он даже не был аристократом, т. е. равным. Его сюртук и треуголка тогда еще были внове в Европе, она оценит их чуть позже под гром пушек завтрашнего Аустерлица, Йены-Ауэрштедта и Фридланда, сегодня же этот странный наряд и залепленные грязью сапоги совсем не понравились русскому князю. То ли дело золотые, генерал-адъютантские, с императорским вензелем эполеты, и сапоги, в которых послушно отражается грязное небо этой никому никому не известной деревушки.
Наполеон был естествен и любезен, а в Долгоруком не к месту проснулась древняя спесь удельных государей:
– Франция должна вернуться к своим естественным границам. Вы должны оставить Италию, Бельгию и левый берег Рейна.
Сама его поза – гордо откинутая голова, выпяченная грудь, отставленная правая нога, куда больше подходила трагическому актеру, чем переговорщику. Наполеон слушал с возрастающим изумлением. Эта речь, произносимая менторским, не терпящим возражений тоном, была скорее упражнением в декламации, чем реальными мирными предложениями.
– Как, и Брюссель я тоже должен отдать? – спросил он тихо.
Долгоруков подтвердил.
– Но мы с вами беседуем в Моравии, милостивый государь, а чтобы требовать Брюссель, ваша армия должна стоять на высотах Монмартра.
Князь никак не отреагировал на это замечание и продолжил заготовленный монолог. При этом он старательно избегал какого-либо обращения к французскому императору.
– Также должны быть возвращены все наследственные владения австрийской монархии и в первую очередь Вена. Тогда французская армия сможет беспрепятственно уйти восвояси.
На этом терпение Наполеона закончилось:
– Уходите, сударь, и скажите вашему господину, что я не намерен сносить оскорблений. Уходите немедленно!
Этому Долгорá все же удалось испортить ему настроение.
– Италия! Бельгия! – бормотал он. – Они хотят Италию! А что бы они сделали с Францией, если бы я был разбит?! При каждом слове в ярости разбивал кавалерийским стеком ком земли под ногами.
Тут он заметил на часах старого солдата Антуана – помнил его еще по египетскому походу.
– Они считают, что нас осталось только слопать, – сказал обиженно, обращаясь к часовому. Для этих он был не императором, а маленьким капралом, стригунком – прозвали так за то, что был коротко стрижен. Антуан взглянул на него, спокойно набивая трубку, и невозмутимо ответил:
– Да ну! Мы встанем им поперек глотки!
Наполеон улыбнулся – к нему вернулась утренняя веселость.
