Художник в призрачном окне рисовал, и мир становился таким, какой он есть.
Саша читала, что вся прелесть батика в непредсказуемости: никогда не знаешь, какой именно получится оттенок и как распределится краска. Это были бесконечные варианты внутри сложного, точного, продуманного рисунка, и каждый платок был рискованным предприятием.
Саша повернулась к окну спиной и посмотрела на свою узкую длинную комнату. Вещей тут было мало.
Громоздкий трехдверный шкаф, старый, полированный, занимал почти все пространство от стены до стены, полностью заслоняя дверь, и только справа от него оставался узкий проход.
Перед шкафом, поперек комнаты, стояла кровать, над которой висел зеленый, советский еще шерстяной ковер всех оттенков летней листвы, от молодой до увядающей. Саша любила сидеть, прислоняясь к ковру затылком. Он был шершавым, грубоватым и теплым – как будто живым.
Дальше, в углу у окна, был письменный стол, а над ним – полка с учебниками и проигрывателем. Рядом с проигрывателем стояла старая пластмассовая лошадка с мягкой черной гривой – последняя игрушка, с которой Саша не смогла расстаться.
Это были просто вещи, они не подчинялись живой магии платков, а чтобы спасти Полину, необходимо было на ком-то тренироваться, и Саша выглянула во двор.
Скорая все еще стояла у первого подъезда красно-белой девятиэтажки, и Саша решила воспользоваться Скорой.
Круг по двору – это было простое задание, несложный рисунок. Саша закрыла глаза.
Чтобы было проще, она представила себе магазин. Многие ряды шкафов с узкими полками. На каждой полке – аккуратно сложенный расписанный платок. Перед шкафами – прилавок с рулонами белого шелка и готовыми отрезами. Большие ножницы, аршин и сантиметр.
Саша взяла кусок шелка, слегка намочила его и натянула на раму. Кисточка порхнула над тканью, коснулась ее, оставила широкий зеленый след. Краска чуть растеклась. Рядом лег еще один мазок. Саша начала с краев, наполнила углы желто-бурым цветом осенней листвы. Добавила красного кирпича, оранжевый мазок обозначил лавочку у подъезда. В центре расположился красный крест. Он получился бледным и смазанным, больше похожим на выцветший мак. Пусть Скорая сделает круг по двору. Асфальтовый серый лег между зеленью, лизнул красный кирпич, скользнул мимо желтого угла.
Саша выдохнула и открыла глаза. Это было быстро и просто: влажный шелк, несколько движений кистью.
А потом что-то капнуло. Саша почти физически ощутила, как собралась, набухла и оторвалась от гладкой поверхности шелка плотная, тугая, напитанная краской капля.
Шлеп.
Саша в испуге взглянула на платок. Сбоку от похожего на мак креста Скорой, там, где ткань немного провисала, скопилась вода. В нее стекла краска: немного желтой, чуть-чуть красной, и все это замешивалось на сером асфальте. Клякса получалась грязная, бурая и мокрая. Неряшливая. Вне картины.
Скорая за окном тронулась с места.
Сашино сердце дрогнуло: она не знала, что будет теперь.
А после аварии к ней пришло оглушающее чувство вины.
4.
С самого рождения Саша смотрела: неотрывно, пристально и ясно. У Риты перехватывало дыхание от страха, когда она натыкалась на этот взгляд.
Сначала Рита пыталась говорить об этом с близкими – никто ее не понял. Никто не видел за трогательными улыбками годовалого ребенка глубины и холода. Даже Виктор. Он много возился с дочерью вечерами и по выходным, не обращая внимания на ее тяжелый взгляд, и Рита страдала от двойственности, избавленная от необходимости быть рядом с пугающим существом и отстраненная от дочери, которую любила, как часть самой себя.
