– В алкоголизме что привлекает, – оценил стойку Душейкина Крат, – ясная и доступная цель в жизни. Трезвость пустынна и длинна, словно казённый коридор, а для пьяницы смысл жизни разливают в посуду. Какая милая, утешительная конкретность!
– Аппетитно высказываешься, прямо хоть сейчас принял бы маленько, – облизнулся Дол.
– Здесь одно плохо, – перебил его Крат.
– Что?
– Обман. Когда истина слишком проста, когда её можно пить или цитировать, она, скорее всего, обман.
– Ну вот, начал хорошо, а завершил, как всегда. Во времена Кризиса надо смешно жить. Больше нам ничего не осталось. Ты в последние дни отчего-то не ворчал. Опять начал?
Котельная встретила их гулом тяги: уходя, они открыли заслонку, чтобы табачный дух вылетел в трубу. Их жилище представляло собой домик из силикатного кирпича с одним окошком на уровне лба и с непомерной металлической трубой над крышей. Дол как-то залезал на самый верх трубы, чтобы оттуда помахать рукой и крикнуть: «Привет, Земля-а!»
Перед котельной не то чтобы росли, а нехотя стояли два инвалидных дерева. Между ними на верёвке обычно сушилась постирушка Крата, которая порой надувалась или вздымалась… В студёную пору его одежда и постель сушились в помещении, возле котла, гудящего синим пламенем. Дол, к слову сказать, не любил хозяйские хлопоты; грязное бельё он по случаю брал с собой на свидание, если та была доброй женщиной.
Силикатные стены их жилища были изукрашены автографами гостей и помадными набросками. Крат не любил пестроту, но голая кладка серого кирпича была ещё более скучным зрелищем, и он тоже приветствовал наброски художников, изречения болтунов и росчерки нетрезвых женщин.
Дол первым делом подошёл к висящему календарю и оторвал день: 13 мая.
– Рано рвёшь, день-то ещё не прожит, – заметил Крат с койки.
– Обед съели – день прошёл, – по-солдатски ответил Дол.
– И что мы будем делать? – Крат спросил не шевелясь.
– Читать пьесу.
– Валяй вслух, только без лишних интонаций, без МХАТа, пожалуйста.
– А почему я? – заупрямился Дол.
– Читай, человек-заусенец!
– Тогда ты слушай и вникай, а я буду только читать.
Дол откашлялся и начал: «В столичном Дворце культуры проводится конкурс доброты Рыцарь Человечности».
– Погоди, это комедия? – Крат уставился в давно знакомый грязный потолок, похожий на карту другой планеты.
– Не перебивай.
«В финал конкурса вышли два друга: Первый и Второй».
– Два трупа? – переспросил Крат.
– Два друга! Каждый из них норовит получить от умирающего завещание на квартиру.
– Погоди, тогда получается три персонажа. Кто же будет играть больного? – заметил Крат.
– Да замолчи ты, я ж читаю!
– А я вникаю.
– Вот и молчи.
«Сцена первая. Занавес подымается…»
– Подымается или поднимается? – спросил Крат.
– Занавес? Поднимается. Чёрт возьми, я забываю, что волоса подымаются, а занавес поднимается. На самом деле у нас он раздвигается… после замены механизма; я привыкнуть никак не могу. Итак… «Посреди сцены стоит железная кровать, под нею виднеется ночная утка».
– Хорошо сказано «виднеется», – вновь не удержался Крат.
– Слушай! – отбрил его Дол и продолжил. – «На кровати в позе покойника лежит больной, накрытый простынёй до подбородка, его лицо обращено вверх, он говорит, не раскрывая рта, его голос звучит из динамиков: «Никому я не нужен, – произносит больной уныло. – Все ждут, когда я околею и освобожу квартиру. Прощай, солнце! Ты светишь только здоровым, а больные должны заранее привыкать к темноте и одиночеству».
