Только вот и группы его с задания уже все вернулись, и денег за целую жизнь не потратишь. А счастья, даже того маленького, домашнего, которое было когда-то у уволившегося в запас офицера – с любимой женой и малышами-детьми, – даже этого счастья нет. Дети предельно далеки, жена тихо и деятельно ненавидит. Главное же, некого винить, кроме себя, в том, что нет его, счастья.
А нет счастья – и жизни нет. Нет ее уже по самой ее сути, да и формально, как сказал врач, скоро не будет.
И в этой ситуации герой Виктора Добросоцкого получает вторую «повестку», и хотя выглядит она как простая стофранковая купюра, важно не это, важно – кто ее вручил.
Сам носитель «говорящей» фамилии Добросоцкий и своим героям дает «говорящие» имена и фамилии. Поэтому перед Северовым возникает не просто девушка: к нему обращается Вера. Задолго до того, как стать его Верой, она становится его верой в жизнь, последним, что его связывает с этой жизнью, но связывает настолько крепко, что перерубить эту связь не в силах ни нанятые убийцы, ни специально подготовленные агенты спецслужб.
Здесь, хранимый и вдохновляемый Верой, бывший боец ГРУ Сергей Северов и вступает в последнюю свою схватку – даже не за собственную биологическую жизнь, а за жизнь в единственном осмысленном значении этого слова. И если внешние силы, вставшие на его пути, благодаря тренированному телу и тренированному уму разведчика, удается достаточно безболезненно вывести из игры, то схватка с самим собой, прежним, уже до неразличимости стершимся от ежедневной лжи, разврата, бессмыслицы жизни – схватка с самим собой оказывается самой беспощадной. И в этой схватке Сергей получает позывной «Надежда». Он не одинок в своей борьбе – тот, кто решительно двинулся навстречу сказке, не будет оставлен без помощи. Поэтому вместе с Верой в его жизнь приходит забытое в бетонных джунглях мегаполиса, утраченное, казалось бы, навсегда чувство гармонии – гармонии с природой, с самим собой, с движением собственной судьбы.
Оно не приходит внезапно, гармонии терпеливо и ласково обучает Северова прабабушка Веры, когда, раненый и едва живой, обдираясь о собственное прошлое и настоящее, Сергей словно бы проваливается в лесную сказку, где цветы радуются человеку, а звери внимают человечьему слову. Здесь, во врачующей темноте лесной пущи, совершается таинство исцеления – телесного и духовного…
Сюжет «Белого лебедя» таит в себе детективную напряженность, пересказывать и даже намекать на многочисленные его перипетии не считаю нужным, но, думаю, не будет большим преступлением перед автором и читателем сказать, что человек, который еще совсем недавно всерьез даже не задавался вопросом: зачем он живет на этом свете? – этот же самый человек, получив позывной «Надежда», спустя всего сто страниц повествования и девять решающих месяцев собственной судьбы, будет пеленать своими огрубелыми руками маленькую Любовь, открывая в ней и в своей Вере все новые и новые, бесконечные смыслы.
Собственно, на этом можно было бы и завершить наш небольшой разговор о романе Виктора Добросоцкого «Белый лебедь», если бы не одно но. Автору показалось недостаточным наполнить собственное произведение философскими и смыслообразующими контекстами. В какой-то момент в нем шевельнулось хорошо знакомое для романтической традиции нашей культуры недоверие к логическому, рациональному… И он ввел в ткань повествования то, что я для себя назвал «лирическими навершиями» его прозы. Прием, кстати, очень характерный для традиции русского символизма (например, у Андрея Белого). Как бы опасаясь, что рациональное не сможет в полной мере передать чуда человеческой судьбы (а Сергей Северов здесь взят как обобщенный образ человека нашего времени) – Добросоцкий добавил в самые драматичные эпизоды повествования предельно ритмизованные отрывки – в которых как бы мелькает, как бы отражается то, что образцовым языком прозы передать невозможно: мерцание смыслов.
