Ну да, бабуля Роен и при жизни чрезмерной учёностью не страдала.
– Так что же мне делать? – растерянно протянула Ора, пялясь на крошки.
«Жди» – повторили руны. – «Всему своё время»
– Да я на самом деле дождусь, что меня запрут в каком-нибудь замке подальше и заставят рожать, как крольчиху.
«Жди?» – изобразили крошки и тут же поспешно исправились: «Жди!». А Ора наяву почувствовала, как в лоб ей довольно болезненно ткнулся сухой старческий палец с ороговевшим когтём, царапнул недовольно. «Уходи» – в последний раз стянулись рунами крошки, а следом рассыпались совсем невесомой пылью. А светильники вспыхнули ярко, едва не ослепив, и сразу же почти потухли, едва-едва теплясь.
– Спасибо за мудрый совет, бабушка, – пробормотала Ора, собирая фигурки с пола.
Хотела ещё кое-что добавить, но прикусила язык. В некоторых местах и ситуациях характер, которые сёстры упорно именовали «дурью», сдерживать стоит – этому-то её в обители обучить сумели.
Ора поднялась, сунула статуэтки в карман. Покосилась на соседнее Ложе, на котором спал прах её матери, но подходить не стала, лишь поклонилась, осенив себя кругом. Из глубины крипты снова дохнуло холодом, будто подталкивая, выпихивая наружу. Но Роен и понукать не стоило, по лестнице она едва не бегом бежала – всё казалось, что снизу, из темноты на неё смотрят неодобрительно, сердито.
Хотя с чего предкам довольными быть? Они наверняка тоже считали, будто Оре необыкновенно повезло, может даже выпрашивали у Шестерых такую судьбу, а она не оценила. Жди! Легко сказать! А как набраться терпения, если впереди сплошная беспросветная беспросветность?
Может, бабушка имела в виду, что когда Ора смириться, станет образцовой супругой и матерью, тогда и поймёт: вот оно, счастье? Говорят, у женщин так частенько бывает, мол, в девичестве мечтают невесть о чём, к алтарю их едва не волоком тащат, а потом ничего, довольны, как объевшиеся барсуки. Недаром же Она сначала из Юной превращается в Мать, и лишь после этого становится Мудрой.
Только почему-то Роен только при мысли о таком счастье передёргивало вполне по-настоящему. В крипте, под дыханием мёртвого холода не дёргало, а сейчас пожалуйста: хотелось как кошке всей шкурой тряхнуть и даже волоски на шее дыбом встали.
***
Зачем Ора лук прихватила, она и сама не очень-то понимала – охота ей никогда не нравилась. Конечно, злоба пополам с беспомощностью душили, но звери-то с птицами тут при чём? Да и деревья тоже. Вот и получилось, что оружие только мешало, цеплялось плечами за кусты и низкие ветки, грозя тетиву порвать. Правду говоря, и не жалко: тетива, сплетённая хитрой косичкой, вылежалась, жилы высохли до бумажной ломкости, расслоились, а запасная оказалась не лучше. Но это и не удивительно, ведь хозяйка три года налуч с колчаном в руки не брала, и только бесы знают, где они валялись.
Одежда тоже мешала. Рубашка жала в груди, натирала швами подмышками, длиннополый жилет оленьей кожи высох не хуже тетивы, став заскорузлым, будто древесную кору на себя нацепила, и, кстати, тоже жал. У мягких сапожек подошва истёрлась так, что Ора сосновые иголки стопой чувствовала, а шерстяная шапочка то и дело съезжала на лоб. Но это был единственный более-менее целый наряд. Остальное, лежащее в старом сундуке, который теперь в материной комнате стоял, годилось лишь на тряпки. А на новые короба – кожаные, перетянутые блестящими бронзовыми полосами, запертые вычурными ажурными замками – Ора даже и не глянула.
