В добавление к восклицательным знакам в каждом Нинином сообщении были круглые рожицы, картиночки, человечки. Они от этого казались детскими, будто изрисованными цветным карандашом. Как открытки, которые Илья маме в садике делал ко всем штатным праздникам.
Мать у Суки телефоном пользовалась наивно, неуверенно. Товарищи по работе как в рацию в него буквами лаяли. Но Нина здесь была в своей стихии.
– Тебе нравится пальто? Не слишком весеннее?
– Нормально.
– Дико хочется зиму проскочить, и чтобы уже весна. В общем, я его купила!
Петя с ней вдруг тоже позволял себе – то желтый кружок с улыбкой, то какую-то придурковатую пиктограмму. Илью чуть кольнуло в зареберье. Странное было чувство: как будто подсматриваешь за целующимися.
Подожди, Нина. Не забалтывай.
Там про внедрение было что-то.
– То есть, ты опять пропадешь? Даже говорить не сможешь?
– Я буду писать. Там люди будут вокруг. Я же объяснял, что это такое! Все время будут. Писать смогу. Может, позвоню, если получится.
Внедрение. Опер косит под дилера, или в группу заходит с легендой. Восьмерит под воров. Берет в разработку, чтобы ниточки все в грибнице выследить, ни одной случайно не порвать. Известная схема: те, кто реально сидел по двести двадцать восьмой, рассказывали.
Когда это было? Полгода назад. Родина может и снова назначить.
А что другие про это говорили? Поточнее бы, не бабьим диалектом.
Но к мужикам Илья возвратился не сразу, хоть и торопился. Не выдержал. Мотнул ленту вверх: есть там?.. Было. Нина зеркало фотографировала, а в зеркале была она сама – загорелая, худенькая, под ребра живот буквой Л втянут, пупок пуговичный, рукой обнимает грудь, прикрывает, но руки не хватает – запястье слишком тонкое, а там сок, там поспело все, там уже распирает, и коричневый сосок между пальцев глядит любопытно, как в замочную скважину; ключицы выступают, а где ключицы сходятся – там, вместо колье, почему-то квадратный штрих-код черной свежей татуировкой. Стоит вполоборота: поджарая, но выточенная ласково, без углов; глаз не отвести, и ни одной ее линии лучше не вычертить.
Хороша, сучка.
Прислала себя этой мрази, чтоб он по ней честнее скучал.
Захотелось еще ее найти, полюбоваться. Пульс разогнался. И идиотская ревность к Хазину резанула. Пока он бикс вокзальных к себе придавливал, было терпимо. Но эта как к нему попалась?
Еле отрезвел. За уши оттянул себя от замочной скважины. Смешно, конечно: завтрашний мертвец ко вчерашнему мертвецу живую женщину ревнует. Юную совсем женщину, весеннюю не к месту, будущую еще долго-долго жить, уже когда и от Пети, и от Ильи одна гниль останется.
Черт. Ладно. Нет времени.
Внедрение, и… Опять вышел на Синицына.
– С внедр все. Сворачивай! – кричал тот.
– Шлю группу, – откликался Хазин через секунду.
Продолжали уже спустя несколько часов – спокойнее, размеренней, выдерживая паузы.
– Приняли груза двадцать, пять можно в сторону, – докладывал Синицын.
– Давай в сигнал про это, вась, – перебивал Хазин.
– У меня не установлен.
– Так установи, балда!
– Вотсапп шифруется же.
– Хер твой шифруется, все ключи на Лубянке давно.
Потом уже только о встречах договаривались: Петя опаздывал, Синицын психовал. Но груз больше всуе не поминали.
Можно пять в сторону. Приняли двадцать. Конфисковали, что ли? Что еще за секреты у этих могут быть?
Сигнал. Илья вышел в меню, пошерстил иконки. Петин телефон был замусорен самым невообразимым, набитые черт-те чем папки громоздились завалами. Фоном к ним шел внедорожник «Мазерати» на морском побережье. Еле отыскал какой-то Signal в тайнике, заложенный между аркадными игрушками.
