Кажется, нечто подобное происходит в гораздо более знаменитом дачном поселке – Переделкино. Переделкинский вопрос усугубляется тем, что земля там изначально не кооперативная, а значит, дачники не смогли ее приватизировать. Дома собственные, а земля муниципальная. А собственность на дом без собственности на землю – штука, сами понимаете, зыбкая: берите свои дома и увозите. Ясно, что строительный бизнес хочет воспользоваться ситуацией, забрать землю и построить там что-то шикарное на продажу. Ясно, что жители Переделкина требуют превратить их поселок в историко-культурный заповедник. Владимир Надеин в «Ежедневном Журнале»
от 24.07.2009 написал, что в Переделкине в основном гнездились совписы, творцы кошмарных «Блокад» и «Сибирей». Исключениями были Пастернак и Окуджава. Не совсем так. В Переделкине в разное время жили Бабель и Пильняк, Фадеев и Смеляков, Чуковский и Каверин, Асмус и Аверинцев. А также Леонов, Федин, Вс. Иванов, Гладков, Кассиль, Сельвинский, Серафимович, Шкловский… С другой стороны, всех не увековечишь, и это тоже правда. Дом-музей стоит денег и требует энтузиазма: недаром в Переделкине существуют всего три мемориальных дома – Пастернака, Чуковского и Окуджавы. Хотя дом Фадеева как музей самоубийственного соцреализма был бы тоже интересен, наверное. Но раз его не сделали, не собрали средства – значит, не интересен. По факту, так сказать. Выходит, память тоже подчиняется экономическим законам. Увы… или к счастью? Бог весть. Не надо плакать об утраченном, надо учиться жить в новых обстоятельствах. Но хочется снова пройтись по берегу нашей речки. Нужен, нужен публичный сервитут. Ведь берега в России пока еще ничьи. В смысле – всехние.
ОНА. Ты меня никогда не любил!
ОН. Любил, ты что! Я тебя и теперь люблю. И дальше буду любить.
ОНА. Почему же ты тогда…
ОН. Понимаешь… Только постарайся меня понять. Ты ведь умная. И очень хорошая. Очень-очень. И мне с тобой всегда было очень-очень хорошо. Я был счастлив с тобой. Я и сейчас, честно говоря, счастлив с тобой. А она…
ОНА. А что она?
ОН. Она чуточку лучше. Самую капельку.
ОНА. Ну и что?
ОН. Понимаешь, дело не в ней и не в тебе. Дело во мне. Я – эгоист.
ОНА. Я знаю.
ОН. Ну вот, значит, ты всё поймешь. Ты очень хорошая. А она – немножко лучше. Чуточку лучше. А я эгоист. И мне кажется, что с ней мне будет лучше. Я с ней буду немножечко счастливее. Чуточку.
Вот такой (или примерно такой, цитирую по памяти) диалог из пьесы Патрика Марбера «Ближе» (1997 г., в русском прокате «Близость» или «Шрам»).
Старая история, на самом деле. Вспоминается Марина Цветаева: «О вопль женщин всех времен: мой милый, что тебе я сделала?» В общем, вчера еще у ног лежал, в глаза глядел и все такое, а нынче рученьки разжал и побежал искать другое! Цитирую опять же по памяти. А в самом деле, милый, что тебе я сделала? Да ничего плохого! И даже в отдельные моменты нашей дружбы (связи, совместной или семейной жизни) – много чего хорошего. Однако часы тикают, песчинки сыплются, капли цокают, – время, в общем, идет. Мимо проходят самые разные люди, женщины в том числе, и некоторые из них вдруг оказываются чуточку лучше. Ну или немного иначе: та, у ног которой лежал и в глаза которой глядел, вдруг становится чуточку хуже. Хотя это без разницы, на самом деле: то ли кто-то показался лучше, то ли кто-то вдруг стал резко хуже. Важно, что эгоист углядел разницу. Наверное, разница, как вообще в психологии, должна составлять примерно три процента: порог различения, доступный большинству людей. Конечно, вопрос – три процента чего? Обаятельности-притягательности? Длины ног и тугости чресл? Ну, это уже какой-то сплошной Лореаль: «Ваши волосы становятся крепче на сорок семь процентов, а Вы сами – на двадцать шесть процентов привлекательнее!»
