Темная сторона разума. Как человек превращается в чудовище - страница 7

Некоторые собеседования давались мне особенно тяжело. Один мужчина сказал, что откусил женщине сосок: он пришел в ярость, потому что она не пыталась сопротивляться. По его мнению, это доказывало, что нападение доставляло ей наслаждение, следовательно, она была «шлюхой». Исследования показывают, что не менее 70 % жертв изнасилования действительно не дают отпор, а как бы «замирают»[17]. Если бы я встретилась с тем мужчиной сегодня, мы смогли бы профессионально и откровенно обсудить его мысли. Но тогда я не знала, как реагировать. Я инстинктивно дернулась, чтобы прикрыть собственную грудь, но вовремя заметила свою реакцию, опустила руку, записала его ответ и перешла к следующему вопросу. Другие заключенные сознательно осложняли мою работу: они просили меня подробно объяснить, что означают научные термины. («Мисс, а что означает пальцевое проникновение?») Скучающим и лишенным интимной жизни осужденным наши разговоры должны были казаться бесплатным сексом по телефону, а вовсе не научным исследованием. Меня сразу же бросили на глубину и оставили плавать среди акул.

Стоит отметить, впрочем, что в общении с преступниками у меня хотя бы был заранее намеченный сценарий. Взаимодействие с некоторыми коллегами давалось куда сложнее. На второй неделе я пришла в администрацию и попросила у дежурного офицера, ворчливого зануды, индивидуальный тревожный сигнал изнасилования (особую разновидность тревожной кнопки, отличающуюся от тех, какими были снабжены все служащие тюрьмы). Он повернулся к другим мужчинам, находившимся в той же комнате, и заявил:

«То есть ты думаешь, что на тебя сегодня нападут? Ребята, эта девчонка считает, что ее сегодня изнасилуют!»

А потом он потребовал, чтобы я поменяла туфли, если хочу получить сигнал. По его мнению, мои консервативные туфли на среднем каблуке будили в заключенных сексуальные фантазии. Я ушла из офиса, не добившись своего, но зато в своих туфлях. Меня душили слезы. Оказавшись вдали от осуждающих взглядов, я разрыдалась.

Какой совет я сегодня дала бы себе двадцатилетней? Обращай внимание на знаки, которые расставлены на твоем пути, как гигантские рекламные плакаты на оживленной торговой улице! Уже тогда зловещие сомнения закрадывались в душу, но страстное желание хорошо выполнить свою работу было сильнее. Начало карьеры сопровождалось бурным энтузиазмом. Мне казалось, что, если я дам хоть малейшую слабину или, того хуже, на что-то пожалуюсь, меня немедленно выгонят.

По прошествии нескольких недель симпатизировавший мне работник тюрьмы отозвал меня в сторону и спокойно сообщил, что ежедневный утренний обыск (служащий-мужчина тщательно ощупывал все мое тело, чтобы убедиться, что я не собираюсь пронести в тюрьму мачете) – необязательный пункт программы. Оказывается, такой процедуре подвергаюсь только я! Ничего подобного не проделывали ни с одной другой женщиной. И ни с одним другим мужчиной. Я стояла как громом пораженная!

Сегодня мы в лучшем случае назвали бы это недопустимым сексуальным домогательством. Но в то время я еще не представляла, что такое женоненавистничество. И уж точно не готова была заявить об этом. Это происходило в 90-е годы в Йоркшире, где в пабах по воскресеньям все еще выступали стриптизерши. Никаких хештегов еще вообще не существовало, не говоря уже о движении #metoo. После того разговора я просто начала со смехом отвергать «предложения» утреннего обыска. Интуиция подсказывала, что лучше просто посмеяться, чем устраивать истерику.