Девушка словно чувствовала, что город, который она никогда не видела, станет ее домом. Надежным, уютным домом, двери которого никогда не откроет ее сестра Лусине.
– Как тебя зовут?
Арев, помедлив минуту, ответила:
– Анна, теперь меня зовут Анна.
Самолет стремительно набирал высоту. Анна смотрела в окошко иллюминатора, наблюдая, как город ее детства, казавшийся когда-то устрашающе большим, превращается в скопище хаотично разбросанных точек и кривых. И чем дальше отдалялись эти точки, тем спокойнее билось ее сердце.
Она вдруг вспомнила, как в детстве с сестрой спрятали в деревянный ящик найденного на обочине дороги мертвого голубя. Забили ящик гвоздями и закопали под деревом возле дома, оплакав его окоченевшую тушку со всеми подобающими почестями. Анна представила себе такой же ящик и стала заполнять его всем тем, что связывало ее с Ереваном: голосами и лицами родственников, запахами, названиями улиц, детскими игрушками, книгами. Она забила ящик гвоздями и забросила в дальний угол памяти, чтобы воспоминания о прошлой жизни больше никогда не вырвались наружу и не причинили ей боль. Иногда она смотрела по телевизору сюжеты новостей из Армении, и тогда ящик громыхал, словно что-то зловещее разрывало его изнутри, пытаясь выбраться наружу. Она переключала канал, и через какое-то время грохот стихал. Единственное, что Анна принесла в новую жизнь, были ее приемные родители – Карен и Лилит.
Карен – борец по натуре. Мальчик, выросший без отца и потому рано повзрослевший. Защитник сестер Гоар и Карине. Единственная надежда матери, не баловавшей его вниманием и всецело сосредоточившейся на воспитании дочерей, которых ей предстояло выдать замуж за достойных армянских мужчин. Он не обижался на мать. Бегая по пыльным ереванским улицам с ватагой сорванцов, он быстро смекнул, что малый возраст не помеха тому, кто хочет заработать денег.
Вооружившись кувшином и жестяной кружкой, которую его отец когда-то привез с войны, он ходил по базару и продавал воду, зазывая покупателей звонким голосом: «Джур, сары джур!»[7].
Помогал сидящему у входа на рынок чистильщику обуви, который был уже настолько слеп, что не мог отличить черную краску от полироли. С энтузиазмом брался за уборку мусора, остающегося под прилавками после ухода торговцев.
Вечером он приходил домой и высыпал в подол матери пригоршню мелочи. Вардитер гладила пыльный ежик на макушке и приговаривала: «Молодец, Карен-джан, твой отец был бы рад». В такие минуты семилетний мальчик чувствовал себя взрослым мужчиной, который в состоянии прокормить семью.
Он рано пошел работать, устроившись в тринадцать лет подмастерьем в ювелирную мастерскую. Его унижало, что мать работает посудомойкой в местной больнице, а сестры донашивают ее одежду, перекраивая старые платья и украшая их бисером и дешевыми кружевами. Он не мог видеть мать, заклеивающую старые развалившиеся туфли. Туфли, которые он помнил чуть ли не с рождения.
Со своей первой зарплаты Карен купил ей новые туфли, сестрам – по платью, а себе – самокат. В глубине души он оставался ребенком, которому не хватало игрушек. Благодаря трудолюбию и усидчивости он быстро обучался, постигая премудрости ювелирного дела и оттачивая свое мастерство на радость матери и Гургену – хозяину ювелирной мастерской.
– У каждого камня есть душа, – говорил Гурген. – Если ты не заглянешь в нее, он никогда не поддастся тебе. Ты понимаешь меня, Карен?
