– Как?
– Неплохо.
– Иван не поскупился на оценку, а ты скупердяйничаешь, – изобразила она обиду, переходя на «ты».
– Но под шляпкой и этой вуалью вас не узнать, – сделал вид, что не заметил этой вольности, Ковшов. – А вы с Дьякушевым давно знакомы?
– Давно. Ещё по Краснодару, где я репортаж делала в «Комсомолку».
– Понятно.
– Вот я и продолжаю: на то мы и журналисты… Вроде разведчиков. Знаешь, какие порой жалобы на нас запускают недовольные?
– Главное, чтоб не били, – пошутил он.
– Всяко бывало в молодости. Хоббио отговорку придумал по такому поводу.
– Интересно…
– Все вопросы в письменном виде. Как?
– Разумно.
– Главное – многообещающе.
– И действует?
– Как дихлофос на мух.
– Занятный этот ваш Хоббио…
– Понравился?
– Умный.
– Ну ты и выдал! – рассмеялась она. – Хоббио – не дурак, только вот не влип бы он с этой фоткой, если на обложку её разместит.
– Что-то не так?
– Вспомни картину древнего мудреца Брейгеля.
– Если слепой ведёт слепых, в итоге все окажутся в яме?
– Помнишь… Редкое сочетание должности и ума.
– Спасибо за комплимент.
– Заходи, когда будешь в столице, – просто сказала она и взяла его за руку. – Позвони сначала в редакцию, если не в командировке, буду рада видеть.
– Не обманете?
– Да что ты всё «вы» да «вы». Я плохо выгляжу или стара?
Ковшов, улыбнувшись, покачал головой.
– Женат, конечно?
Он снова, но уже утвердительно качнулся.
– Как партизан на допросе, а я ведь не претендую на тебя. Мы, журналисты, рады знакомству с хорошими людьми. Друзья! И дальше ни-ни.
Ника, улыбаясь, погрозила пальчиком.
– Ладно, зайду, если буду в столице. – Он попытался заглянуть в её глаза, но Ника отпустила его руку и плавно выскользнула из кабинета.
– Она быстренькая, – похвалила Элеонора, входя в кабинет вместе с Соломиным. – Вот вам прокурор, которого вы жаждете видеть.
– Что-то случилось? Бюро закончилось?
– Нет, – хмуро буркнул подполковник. – Необходимо прокатиться в одно место. Тут недалеко. Машина поджидает.
Это было телом мужчины и при ближайшем рассмотрении, несомненно, принадлежало Модесту Иерарховичу Фугасову, такой одежды в городе больше не носил никто.
Он лежал на спине. Дерматиновый френчик с вывернутыми карманами, от воротничка до хлястика и далее в грязи. В двух шагах от головы измазюканный картузик. Кумачовая рубашонка разодрана до пупа, ранее подпоясавший штаны ремешок до синевы стягивал шею. В ногах истерзанный портфельчик, бумажки кучковались на груди. На верхнем листе – мокрая купюра достоинством в сто рублей и тут же печатными буквами, вырезанными из газеты: «ПОДАВИСЬ МРАЗЬ». Буквы примочили для верности водой с грязью пополам из озерка, что поблизости.
Но смутило и Ковшова, и Соломина другое: оба глаза Фугасова были прострелены, и кровь из одного, аккуратненько обогнув длиннющий и засиневший уже нос, затекла в другое пустое око, образовав в нём небольшую стылую лужицу, в которой отражался рожок луны, выбежавшей поглазеть на мирские безобразия.
– Здесь ещё одна дырка! – поднял голову от трупа полковник Квашнин, прибывший на место происшествия с оперативной группой раньше.
Рядом стоявший следователь по особо важным делам Бобров ткнул карандашом в грудь покойника и поковырял рану:
– Прямо в сердце… похоже, даже навылет. Убийца его почти что перекрестил: две пули – по каждой на глаз – и в грудь одну.
– Не маньяк ли? – подхватил присоединившийся к подъехавшим оперативник.
