– Аферист он, – поморщился Соломин. – И бумаги липовые. Мои проверку завершают, сидеть ему с червонец. А если пламя разжечь поярче, искры пиджаки многим солидным чиновникам подпалят.
– Да чую я! Что ты мне мораль читаешь, Вадим? – стушевался Шундучков. – Сам было сунулся к Первому, а меня тормознул тут один… Влиятельное лицо.
– Ваш финансовый бог?
– Если бы! Выше бери. Московский покровитель.
– Ну наши руки тоже не коротки! – взорвался Соломин. – Надо будет – дотянемся и до столицы.
Однако завотделом уже помрачнел, ему явно не хотелось откровенничать с обоими. Проверив, плотно ли прикрыта дверь кабинета, он невнятно спросил у Ковшова:
– Сегодня закроешь Фугасова?
– Представит убедительные материалы коллега, – кивнул Данила на Соломина, – будем думать.
– Представлю, не сомневайся, – сжал губы подполковник.
– Вот, видишь? – Данила попытался понять, что тревожит Шундучкова, и не находил ясности в его бегающих глазах. – А ты радуйся, Геннадий, прекратит аферист маячить в приёмной и отрывать твоего шефа от важных государственных начинаний.
Неоареопаг[3]
Новое, вероятно, готовилось к концу, а пока тривиально приоткрылся занавес и с такой же тривиальной трибуны Первый, открывший заседание, обстоятельно представил залу членов бюро, приглашённых гостей и ветеранов. Далее он пожелал всем творческой работы, объявил, что впервые, учитывая пожелания трудящихся, заседание состоится открытым и без заранее заготовленных штампов, по обсуждаемым вопросам может, не записываясь, выступить каждый. Электорат заметно оживился, а Ковшов даже принялся настраивать свой портативный магнитофон, смутив рядом сидящего Шундучкова, тут же накинувшего свою лапу на аппарат:
– Спрячь!
– Ты чего испугался, открытое же заседание? Вдруг что дельное прозвучит.
– Спрячь от греха подальше! – просопел тот, отводя глаза.
– Не понял, – попытался возразить Данила и сымпровизировал: – Иван по примеру Бориса обожает голос народа пуще волейбола и свердловского мёда.
– Кончай бузить!
Сказанное было принято к сведению, и всё заладилось до поры до времени.
Первый опрокинул в аудиторию несколько модных тезисов о том, что сначала надо на́чать, потом ускорить и, наконец, перестраивать, и, завершая, объявил:
– Поговорим запросто на тему о том, как мы живём…
Станиславский одобрил бы паузу, выдержанную далее, и Первый многозначительно завершил:
– И что надо делать, чтобы жить лучше.
Первые ряды, занимаемые секретарями «первичек», хозяйственниками и ветеранами партии, бодро захлопали, но в задних рядах кто-то из предпринимателей лихо засвистел, прячась за спину соседа, однако тут же, заглушая всех, грянул бравурный марш, и лишь он смолк, не давая опомниться, Первый, не думая покидать трибуны, совершенно случайно, как он выразился, вспомнил, что утром он и члены бюро прогулялись по берегу красавицы Волги, заглянув на ведущие судоремонтные и судостроительные гиганты, рыбзаводы и рыбохозяйственные базы. Вернее, тут же поправился он, туда, что от них осталось. И не поверил собственным глазам – пароксизм системы! Удар ножом в сердце областной экономики! Застой и разруха вместо перестройки!
Для электората это не было новостью, но первые ряды послушно и возмущённо застучали штиблетами по полу, требуя наказать виновных, отчаянная голова в задних рядах тут же отыгралась свистом. Пользуясь суматохой, на сцену взобрались две натренированные старушки, наперебой затараторившие об ужасах затопления уникального природного санатория сбросами химического монстра.
