Йен услышал, как резко ахнула Энди. И у него самого вдруг противно засосало под ложечкой.
– Эту машину не утопили в озере во избежание штрафа за аварию, – продолжил Келли. – Да, именно этот весьма оригинальный автомобиль принадлежал человеку, пропавшему двадцать два года тому назад.
Он перешел к следующему кадру: машина, висящая на тросах крана строительной баржи, бросившей якорь около вполне узнаваемых скал северного берега Лумиса.
При подъеме из воды часть грязи и ила отпала, и местами проступила оригинальная перламутровая голубизна.
Йену хотелось, чтобы Энди поддержала его, хотя бы взяв за руку, но обе ее руки спокойно лежали на поверхности парты.
– В салоне полиция обнаружила останки человека. После стольких лет под водой сохранился только скелет, однако номерной знак позволил установить личность владельца. Пока предварительно, до подтверждения по данным дентологической карты.
По кабинету пробежал тревожный шепот, и в уме Йена эхом прозвучало одно давно не слышанное имя.
– Так вы хотите сказать, что наши дети будут расследовать какое-то… убийство? – спросил один из потрясенных отцов.
– Кто сказал, что это убийство? Мы планируем собрать всю информацию, которую сможем найти, следуя за полицейским расследованием, и в итоге рассказать о том, что именно произошло.
– И ваши планы… одобрены? Директором?
Не обратив внимания на этот вопрос, журналист перешел к следующему слайду: изображению черепа, лишившегося за десятилетия всей своей плоти.
Внезапно Йен вновь почувствовал себя старшеклассником, хромавшим по лесной тропе с затуманенным яростью взором.
Исполненным ненависти к обнаруженной им тайне.
Энди застыла рядом с ним. Видимо, только полная неподвижность помогала ей совладать со своими чувствами.
– Судебная экспертиза еще не дала подтверждения, однако владелец машины был фактически моим предшественником – писателем, преподававшим здесь, в Гленлейке. Он пропал незадолго до окончания учебного года. Его звали Дэвид Уокер. Хотя здесь его знали под именем Даллас… Даллас Уокер.
Личный дневник Энди Блум, школа Гленлейк
2 сентября 1996 года, понедельник
После трех школьных лет практически ежедневного ведения дневника можно подумать, что вечером, в канун первого дня выпускного учебного года меня осенит нечто талантливое или вдохновляющее. Хотя, честно говоря, в голове крутится только одно:
Я ненавижу поэзию.
Ее чтение приводит меня в ужас.
Я не люблю анализировать стихи.
И презираю попытки сочинения стихов.
Разумеется, такие признания выставляют меня безнадежно поверхностной, несведущей и даже обманщицей. Хотя я никогда не признаюсь во всеуслышание, что не люблю поэзию.
Просто не смогу. Ведь я – Энди Блум, девчонка, покинувшая Беверли-Хиллз ради поступления в школу Гленлейк, расположившуюся посреди иллинойской глухомани, хотя и известную своим писательским уклоном. Не говоря уже о моем воображаемом даре к прикольному сочинительству.
По крайней мере, все здесь считают меня такой.
Не важно, что на самом деле я попала сюда из-за бремени воспитания подростка, выпавшего на долю моего отца, выдающегося и влиятельного Саймона Блума. Именно благодаря его бремени и всемирно известному таланту убеждать людей в том, что он исполняет их сокровенные, тайные желания; он предоставляет им то, чего хочет сам.
Для начала меня убедили, что ни одна из обычных школ Лос-Анджелеса не способна дать хорошее образование его суперталантливой дочери. Потом отец похвастался парой моих сочинений, получивших премии; а заодно и выпущенными им фильмами, присовокупил к делу солидные баксы, и вуаля(!) – Гленлейк смягчил свои строгие правила и принял меня через три недели после начала осеннего триместра, окрестив Чудесной Юной Сочинительницей из Калифорнии.
